не устраивал политический строй, он не любил, чтобы кто-то доминировал над ним. Будучи бунтарем, Высоцкий чувствовал что-то близкое в нашем взрывном менталитете и очень тепло относился к осетинам»[1956].

В черновиках «ЯКа-истребителя» герой хочет вырваться из-под опеки летчика: «Довольно! И больше я не подчинюсь!» /2; 384/, хотя «жужжат шмели солидные, / Что надо подчиниться» («Гербарий») и «граждане покорно засыпают» («Москва — Одесса»). Поэтому в «Балладе о вольных стрелках» будет сказано: «Если рыщут за твоею непокорной головой…». Далее эта характеристика повторится в черновиках «Конца охоты на волков»: «И я непокорную стаю / Гоняю!» (АР-3-32), — а в основной редакции «ЯКа-истребителя» герой говорил: «Я больше не буду покорным, клянусь!».

***

Если песня «Про второе “я”» и «Бег иноходца» продолжают тему «Песни самолета-истребителя», то предвосхищает ее «Песня про конькобежца на короткие дистанции» (1966), поскольку конькобежец не хочет бежать 10 тысяч метров, а самолет — вступать в бой с противником. Однако их заставляют это делать тренер и летчик: «Но сурово эдак тренер мне: мол, надо, Федя!»[1957] = «А тот, который во мне сидит, / Опять заставляет в штопор».

В обоих случаях герой пытается сопротивляться: в ранней песне он это делает робко («Я ж на длинной на дистанции помру — / не охну»), а в поздней — полон решимости освободиться от надоевшей опеки: «Я больше не буду покорным, клянусь!». При этом и тренер героя, и летчик характеризуются как профессионалы своего дела: «И наш тренер — экс- и вице-чемпион / ОРУ Да…» = «Эх, тоже мне — летчик-ас!».

Конькобежец, уступив давлению тренера, «на десять тыщ рванул, как на пятьсот», и летчик заставляет самолет поступать так же: «Он рвет на себя, и нагрузки — вдвойне». А конькобежец и самолет понимают, что не выдержат таких нагрузок: «Пробегу, быть может, только первый круг / и сдохну» = «Я больше не выдержу, я разобьюсь!» /2; 384/. В результате конькобежец «пробежал всего два круга и упал», и самолет тоже падает: «Но что это, что?! Я — в глубоком пике / И выйти никак не могу». Конькобежца «подвела… дыхалка», а у самолета «бесится пульс».

Итак, сюжетные линии обеих песен совпадают, так же как и отношение к лирическому герою со стороны внешнего и внутреннего двойников. Однако сам герой действует по-разному: в ранней песне он ироничен по отношению к себе и сознает ограниченность своих возможностей («Я ж на длинной на дистанции помру»), а в поздней предстает в образе супермена: «Я — главный…», «Запреты и скорости все перекрыв, / Я выхожу из пике!», — и пытается избавиться от двойника.

Кстати, реплика тренера, обращенная к конькобежцу: «Главно дело — чтобы воля, грит, была / к победе», — напоминает такую же характеристику автором второго первача в «Четверке первачей» (1974): «Сила, воля плюс характер — молодец!».

Напомним выдвинутую в предыдущей главе гипотезу о персонификации власти в образе первого, второго и четвертого первачей. Так что в свете сказанного уже не будут удивлять сходства между негативным двойником лирического героя в «ЯКе-истребителе» и первыми двумя первачами: «Он рвет на себя, и нагрузки — вдвойне» = «Номер первый рвет подметки, как герой»; «Эх, тоже мне — летчик-ас!» = «Он стратег, он даже тактик, словом — спец»; «Меня в заблужденье он ввел и в пике» = «Ох, наклон на вираже — / Бетон у щек! / Краше некуда уже, / А он — еще!».

В свою очередь, лирический герой (самолет и третий первач) тоже ведут себя одинаково: «Убит. Наконец-то лечу налегке! / Последние силы жгу» = «У тебя последний шанс, эх, старина! <.. > Нужен спурт, иначе крышка и хана!».

Еще одним предшественником «ЯКа-истребителя» можно считать «Сентиментального боксера» (1966): «Противник Смирнов — мастер ближних боев» (АР-17-

180) = «Эх, тоже мне — летчик-ас!» /2; 88/; «<Да> что же он делает, этот Смирнов?» (АР-17-180) = «Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!»; «Вот он опять послал в нокдаун» = «Опять заставляет в штопор»; «Я вижу: быть беде!» = «Я вижу: решил на таран!»; «Вот он прижал меня в углу» = «Вот сзади заходит ко мне “мессершмитт”»; «Вот я едва ушел» = «Я выхожу из пике! <.. > Уйду — я устал от ран!..»; «.. бой веду пассивненько» (АР-17-184) = «Но снова приходится слушаться мне»; «Ведь наш одесский лучший врач / Мне челюсть заменил» /1; 471/ = «Меня механик заштопал».

***

В 1968 году, помимо «Песни самолета-истребителя», появляется ранняя редакция «Разговора в трамвае», которую мы уже сопоставляли с «Гербарием» (с. 635–636). А сейчас выявим параллели с песней «Ошибка вышла»: «Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я!» = «Ошибка вышла» (такая же ситуация возникнет в «Гербарии» и в «Притче о Правде»: «Накажут тех, кто спутали», «Ложь это всё, и на Лжи одеянье мое!»); «Мамочки, он входит враж» /5; 498/ = «Он в раж вошел — знакомый раж»; «Бросьте вы, — тут не стойка вам!» /5; 498/ = «Здесь вам не Лондон, не Париж!..» /5; 381/; «Жаль, что не могу пошевелиться я» = «Лежу я, голый, как сокол»; «А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю» /5; 498/ = «А может, дать ему под дых / И двери — на замок?!» /5; 380/.

В «Разговоре в трамвае» герою порвали китель: «Вон уже дыра с кулак на кителе» /2; 497/ (позднее эта ситуация повторится в «Аэрофлоте»: «Я помню, как на мне порвали китель» /5; 563/), а в «Истории болезни» — рубаху: «Спешат, рубаху рвут».

Еще одно произведение 1968 года, имеющие важные связи с медицинской трилогией, — это «Дворянская песня». Здесь противником героя является граф, а в «Истории болезни» — главврач. И поскольку подтекст в обоих произведениях — один и тот же, совпадают манера поведения героя, его обращение к оппонентам и даже стихотворный размер: «Закончить не смогли вы кон, верните бриллианты!» = «Зачем из вены взяли кровь? / Отдайте всю до капли!» /5; 402/; «Но наперед — всё лживо!» = «Не надо вашей грубой лжи!» /5; 381/; «Ну да, я выпил целый штоф» = «Я перепил вчера» /5; 400/; «Пусть он расскажет, старый хрыч» = «И мне готовила укол / Сердитая карга» /5; 386/; «Я злой, когда войду в азарт» /2; 395/ = «Я злую ловкость ощутил»; «Ах. граф, прошу меня простить, я вел себя бестактно» (АР-11-100) = «И я воскликнул: “Виноват!