и лопнула, в горло хлынуло всё моё отчаяние и боль, полились слёзы. Я рыдала, как в последний раз: наотмашь, с икотой и завываниями. Казалось, будто вся боль и обида вперемешку с любовью и огромным чувством несправедливости лились из глаз и сочились из пор. Меня колотило так сильно, что я, кажется, потеряла сознание. Очнулась я уже утром. Было слышно, как во дворе пел петух и орали в рябине птицы. Удивительно, что раньше я их не замечала. В груди звенела пустота: там, где сидела жаба, пульсировал космический вакуум, готовый вместить в себя все возможные чувства и эмоции. С кухни, под стать моему голодному настроению, сочился соблазнительный запах свежих блинчиков.

– Я тебе на летней веранде кровать застелила, – сказала баб Дуня, не отворачиваясь от печки, когда я вышла к ней. – Перину с подушкой просушила, белье новое заправила, полы вымыла. Будешь теперь там спать. Хватит с тебя темниц.

Я отщипнула от блинчика зажаристый хрустящий край в озорную дырочку и положила себе в рот, прижала языком к нёбу. У блинов появился вкус. Бабушка пододвинула мне стакан молока в холодной испарине, и я заметила, как с граненой стенки сбежала капелька воды и спряталась в скатерти. Я зажмурилась от удовольствия, но тут в дверь громко постучали.

– Это ко мне, – наигранно небрежно бросила баб Дуня. – Ты кушай, милк, кушай. Внимания ни на что не обращай.

Бабка открыла дверь, и в кухню вошла дородная здоровенная тётка. Увидев меня, она слегка смутилась, но быстро взяла себя в руки и, бросая в мою строну вороватые взгляды, спешно пересекла кухню. Под её тяжёлыми шагами половицы скрипели и прогибались, грозя опрокинуть всю кухню с её утварью в подпол. Гостья прошагала в маленькую коморку, что находилась в конце комнаты, и скрылась за шторкой. Там бабка принимала людей. Комнатка была маленькой, но чудесным образом вмещала в себя столик с парой стульев и пузатый дореволюционный буфет, набитый всякими склянками с притирками, мешочками с травами и прочей, как мне тогда казалось, стариковской чепухой.

Бабка Дуня последовала за тёткой и задёрнула за собой штору. Из-за занавески посыпался густой шепоток и тяжёлые, урывистые всхлипывания гостьи. Бабка молчала, давая женщине вылить своё скорбное болото, а потом вдруг загудела, затараторила поучающе, и из каморки полилось странным и неизвестным мне запахом – что-то жгли. Аппетит пропал. Я вышла во двор и села под берёзу. Через некоторое время из дома выпорхнула тётка и резво, чуть ли не вприпрыжку, покатилась вниз по улице.

«Вот ведьма!» – подумала я беззлобно на бабку и улыбнулась от непонятного удовольствия. Отчаянно захотелось жить.

Часть 3

Позже я убедилась, что Авдотья Фёдоровна и впрямь была ведьмой. Или как там называют таких баб? Колдуньей? Ведуньей? Знахаркой? Но как бы ни склонял народ ей подобных, спрос на их силу и знания всегда был велик. Люди шли к ней со всякой бедой, большой и поменьше: у кого корова не несла, у кого муж загулял, кто-то ребёнка зачать не мог, а другой, наоборот, хотел его прям из чрева к праотцам отправить. Бабка Дуня принимала всех: гадала, ворожила, колдовала, заговаривала, готовила снадобья и притирки, лечила и, судя по всему, даже калечила. Задёргивала она занавесочку в своей каморке на кухне и вершила судьбы человеков согласно их слепым и бесхитростным желаниям. За то люди несли ей деньги, вещи, продукты. Бабка всё брала, но позже некоторые подарки разглядывала, а потом, чертыхаясь выносила их из дома.

– Ох, не будет тебе житья, любушка, ох не будет, – обращалась к кому-то бабка, глядя на подношение и качала головой. Она оборачивала подарок в тряпицу и несла его на зады, чтобы там сжечь или закопать.

По особым дням с раннего утра ходила баб Дуня в лес за травами. Ждать её было немного жутко и утомительно, поэтому через какое-то время я напросилась с ней. Она улыбнулась довольно, будто ждала этой просьбы, и в следующий раз взяла меня с собой.

Каждый раз у лесной кромки баб Дуня остановилась, оглядывалась, проверяя, что вокруг нет лишних глаз, и кланялась по сторонам, что-то шепча себе под нос.

– Запомни, милк, – сказала она как-то мне, – если хочешь в лесу даров набрать и себя там не потерять, или, чего хуже – жизнь свою, попроси разрешения на вход у его хранителей.

– А кто это?

– Как начнешь в лицо их узнавать, так и разберёшься. Сейчас это неважно. Пока запомни только то, что в каждом месте они разные. И должности, так сказать, у них разные. Кто-то мудрый и серьёзный, кто-то озорной и пакостливый, а некоторый настолько злостный, что и со свету сжить может – не всякий лесной народец будет рад твоему появлению. Поэтому приходи к нему с уважением и с подарками. Проси у них разрешения на вход и помощь на выход. Благодари за гостеприимство и за дары. Веди себя тихо и даже в мыслях никого не обижай. Тогда будет тебе добро.

Бабка Дуня доставала из кармана старой брезентовой куртки несколько монет, конфеты без фантиков и клала их куда-нибудь под куст, присыпав землёй.

По травы мы ходили нечасто, но долго: уходили рано утром, возвращались под вечер. Бабуля говорила, что ходим мы там, где нога простого человека не ступает, где чистые и неиспорченные травы. Но сколько бы ни хаживала я с ней на травяной промысел, никак не могла понять, почему в одну сторону мы идём долго, а назад возвращаемся быстро.

– Баб Дунь, мы назад какой-то другой дорогой идём?

– Нет, девонька, всё теми же местами.

– А почему так быстро?

– Просто вперёд я лешими тропами хожу, чтобы никто мест тех не узнал, а назад – человечьими возвращаюсь, – ответила мне бабка и метнула в мою сторону хитрый взгляд.

Я остановилась и стала смотреть по сторонам, пытаясь понять, по какой тропе мы сейчас идём: по человечьей или по лешей.

– Голову себе не морочь, – поняла мои мысли бабка. – Всё равно не разберёшь. Тут не глазами смотреть надо.

– А чем? – удивилась я и зажмурилась, ожидая хоть что-нибудь понять.

– Когда время придёт, тогда и узнаёшь, – ответила она и зашагала вперёд.

– А когда оно придёт? – не унималась я.

– Когда узнаешь, тогда и придёт.

Больше ничего добиться от бабки мне не удалось, и после того разговора за травами мы больше ходили. Баб Дуня сказала, что время полезное вышло, но мне казалось, лукавит она – боялась бабулька, что я узнаю лишнего, а этого,