видать, мне пока не полагалось. С вещами попроще она делилась охотно, учила меня наблюдать за всем и быть осторожной.

– Смотри, – сказала она однажды, когда мы шли в деревенскую лавку за хлебом, – вон деньги кто-то обронил. Сколько там?

Я подошла к горсточке монет и пошевелила носком тапка траву. На первый взгляд денег хватило бы на две добротные шоколадки или три мороженого, но брать их в руки крайне не хотелось. Я стояла и смотрела на них, не в силах понять, почему между мной и деньгами висит такая ощутимая густая плотность.

– Молодец, – поняла баб Дуня. – На них хвори свои кто-то скинул, а ты почуяла.

Я отдёрнула ногу и отёрла нос обуви об траву.

– Я даже догадываюсь, кто скинул, – продолжила бабка. Она взяла палку, копнула ей неглубокую ямку и сдвинула туда монеты, засыпав их землей.

– Ба, а кто это сделал?

– Меньше будешь знать, лучше будешь спать, – пресекла моё любопытство баб Дуня. – Могу только сказать, что не время ей от болезней избавляться – не поумнела ишшо. К тому же это я их на неё навела. Да и не помогут тут эти монетки. Силёнок у неё маловато, чтобы такие перебросы делать.

Бабка дёрнула меня за руку и повлекла за собой.

– Ба, а зачем ты на людей болезни наводишь? – спросила я, немного оробев.

– Знаешь, как волков называют?

– Нет, – ответила я. – Как?

– Санитары леса. Слышала такое?

Я отрицательно помотала головой.

– Если где в лесу какое животное слабое есть, волки его задирают. Со здоровым и сильным им не справиться. Даже стаей. А с больным легко. Зато лес будет чистым и болезнь, даст бог, не распространиться.

Вообще, было странно слышать от баб Дуни упоминания о Боге, особенно учитывая то, чем она занималась. Но случалось, она упомнила Его и однажды мне даже показалось, что она молилась. Всё это никак не укладывались у меня в голове, но спросить прямо я боялась.

– Так вот и я лес санитарю, – баб Дуня покосилась на меня и хитро улыбнулась. – Если где какая паршивая овца заведётся, я ей место показываю. Или человечек какой придёт сам, да и закажет её.

– Ну это же нечестно! – возмутилась я, испугавшись, что с лёгкостью сойду за ту самую паршивую овцу.

– Всё честно. Если ты жизни не боишься и законы её не блюдёшь, неминуемо придёт расплата. От меня или от кого другого – неважно. Но придёт обязательно. А я помогаю этой расплате случиться.

– А какие они эти законы?

– Какие? Самые что ни на есть человеческие: коль уж ты человеком зовёшься, будь добр им быть. А если ты падла редкостная и душонка твоя плесенью подёрнулась, то не удивляйся, что рано или поздно на тебя санитар леса выйдет.

Баб Дуня засмеялась сипло, довольная своим сравнением.– Ведь хороший человек он какой? – продолжила она. – Светлый. Он богу виден и его дорогами ходит. Волков на тех дорогах обычно не водится. А если и встретятся, то и отцепятся быстро. Светлый человек светом защищён. Но если ты скорбь, зависть и злобу в своё нутро стяжаешь, то обязательно на тёмную тропинку выйдешь. По-другому никак. А там я. Или ещё кто.

– Бабуль, а вот ты сама, – я замялась, – ты сама-то волков не боишься? Ты же тоже, ну, это…

– Законы нарушаю, – помогла она мне.

– Угу, – кивнула я.

– Боюсь! Как же? Но с волками жить – по волчьи выть. Про это ты хоть слышала?

– Угу, – снова согласилась я.

– Тут только силу копить остаётся, и ей же меряться.

– А если не получается быть хорошим человеком? – я покосилась на бабку. – Я же тоже, как… как… та овца испорченная.

– С чего ты взяла? – бабка Дуня остановилась и посмотрела на меня лукаво.

– Ну, мама с папой так говорят, ругаются на меня всё время. Да и веду я себя… не очень… Что же меня? Тоже, как овцу?

Бабуля молчала, позволяя мне закончить мысль.

– Я же, знаешь, всегда делаю что-то плохое. Потом спрашиваю себя: зачем сделала? А сама не знаю, зачем. Слово себе даю, больше так не делать. Но потом опять что-то делаю и ничего не могу. Как же быть? Я не хочу, чтобы меня волки съели!

– Брось, касатка, не плохая ты, а ш`алая. Сила в тебе есть, вот она покоя и не даёт. Ты думаешь, почему я на тебя внимание обратила? Вижу, как мучает она тебя, как распирает

Но если научишься ей управлять – легче будет.

Баб Дуня сжала губы в тонкую полосочку. Я уже успела понять, что этим выражением лица заканчиваются любые обсуждения, и не стала больше ни о чём спрашивать.

Часть 4

– Эй, кнопка! – услышала я звонкий мальчишечий голос. – Как тебя зовут?

Я высунулась из кустов малины, где ела ягоды, и заглянула в щель между редкими горбылями забора. На соседнем участке стоял Димка – внук деда Михея, бабкиного соседа. Каждое лето родители привозили его в деревню, но толком мы с ним никогда не общались. Я молча смерила его взглядом и вернулась в малину, не удостоив ответа.

– Не хочешь говорить? – спросил тот без обиды. – Ну ладно. Тогда я буду звать тебя Кнопкой.

– А я тебя – Лопухом, – ответила я из кустов, намекая на его выдающиеся уши.

– Договорились! – совсем не обиделся тот.

С Димкой мы всё же подружились. Он сильно отличался от других ребят: был незлобив, открыт и с каким-то буйным восторгом воспринимал весь окружающий мир. С ним было интересно. Ещё Димка знал много анекдотов и страшных историй. Он мастерски чередовал их и перемешивал, держа то в напряжении от страха, то расслабляя хохотом. С Димкой было хорошо. Димка стал другом.

– А хочешь я тебе настоящую страшную историю расскажу? Не выдуманную, – как-то раз предложил мне он, когда мы ловили на лугу кузнечиков.

– Хочу! – обрадовалась я.

– Только, чур, не обижайся.

– На что?

– Просто она про твою бабку.

– Врёшь! – я напряглась немного.

– Зуб даю! – Димка щелкнул ногтем большого пальца об верхний зуб. – Мне моя бабка рассказала.

– Ну ладно, давай, – согласилась я.

Димка закрыл поплотнее спичечный коробок с кузнечиками, присел на траву и, понизив голос, заговорил:

– В общем, моя бабка с твоей когда-то подругами были, но потом моя за деда замуж вышла и родила мамку мою, а твоя с ней почему-то перестала общаться. Мамка еще совсем крохой была и из сиськи у бабки ела, но бабка заболела. Странной болячкой какой-то. Говорит, вместо молока у неё кровь шла!