гостиной спустя два часа. Он ввалился, тяжело дыша и размазывая кулаком по лицу кровь, сочившуюся из распухшего носа. Добрую минуту в комнате было слышно только обиженное сопение Васьки. Затем тишина взорвалась вопросами.

— Кто посмел?

— Неужто разбойники?

— Что произошло?

— Где ответ?

Васька, видимо, так и не сумев решить, на какой из вопросов и кому из господ отвечать в первую очередь, пожал плечами, уставился в пол и, особенно душераздирающе шмыгнув, выдавил:

— Ну, так… того-этого… туды, значит! …и ага! — затем помолчал немного и, вероятно, решив добавить в повествование подробностей, расправил плечи и даже с некоторой гордостью добавил: — Ну, я и!.. Во-о-от…

Спустя ещё час удалось выяснить, что Васька, проникшись важностью полученного задания и по прибытии в усадьбу Милованова передав послание, уселся ждать ответа на ступенях (Михаил Николаевич никого пускать не велели). Когда прошло изрядно времени, а ответа всё не было, Васька попытался прорваться к барину силой. Этой силы у сухонького Васьки хватило только на то, чтобы переступить порог дома, после чего он был спущен с крыльца совместными усилиями двух дворовых. Один из них, Федор, был заклятый Васькин соперник по борьбе за внимание кузнецовой жены Настасьи. Нужно сказать, внимание у Настасьи было крайне рассеянным, и она могла сфокусировать его на ком-либо лишь на крайне непродолжительное время, что, собственно, и делала, по очереди одаривая теплом и мужа, и Ваську, и Федора, и ещё добрую дюжину мужиков из окрестных деревенек. Пока Васька ползал в пыли, пытаясь сообразить, где у него голова, а где — ноги, на сцене появился ещё один персонаж — мсьё Нуи.

Познакомился с ним Михаил Николаевич во время своих странствий по заграницам, принял на службу, и с тех пор мсьё Нуи служил у молодого Милованова камердинером. Особой любовью дворовых низенький, плотный и чрезвычайно дотошный мсьё Нуи не пользовался, но слушались его беспрекословно. Окинув двор пустым, ничего не выражающим взглядом, мсьё Нуи заложил руки за спину и, покачиваясь с пятки на носок, ровным голосом, слегка коверкая слова, произнёс:

— Михаил Николаевиш просил передать, што посылает к шорту все ваши бумашки и вас самих в придашу.

Когда картина происшедшего была восстановлена, а ответ, переданный Миловановым, озвучен, в гостиной воцарилась тишина. Все были возмущены грубостью молодого человека, но больше всего собравшихся в комнате женщин беспокоило то, как отреагирует на всё происшедшее Иван Петрович. Не схватится ли вновь за пистолет. Поэтому когда комнату огласил неистовый крик: «Да как он смел! Молокосос! Меня! К чёрту!», то одновременно с возмущёнными выкриками раздался слаженный вздох облегчения. Очередное самоубийство, похоже, откладывалось.

Правда, спустя несколько минут, каждая из присутствующих дам засомневалась, не рано ли они расслабились. Ведь если с очередным самоубийством они бы наверняка справились, то опыта в предотвращении убийств у них до этого не было.

Глава 4. О пользе прогулок перед сном

Аннушка шагала по затемнённой аллее. Впереди светился жёлтый веер мезонинного окна усадьбы Милованова.

Все домашние давно привыкли к её ежевечерним прогулкам. Папенька их одобрял, считая полезными для телесного здоровья и душевного благополучия. По этой причине выскользнуть из дома, не привлекая лишнего внимания, удалось легко. Труднее было пешком преодолеть без малого пять вёрст пути и при этом не слишком замарать подол платья. Выглядеть оборванкою в предстоящем разговоре ей не хотелось. А разговор намечался непростой.

Её не слишком заботило то, что она без сопровождения, да ещё в столь поздний час наносит визит малознакомому молодому человеку и что в обществе найдут такой поступок весьма спорным. Она тешила себя надеждой, что её солидный возраст, а двадцать шесть – чрезвычайно солидный возраст, и главное – её дар позволяют совершать и более эксцентричные поступки без особого урона для репутации. Но вот сама беседа её тревожила чрезвычайно.

Аннушка до последнего не могла представить, что им придётся покинуть Белку. Место, где живут воспоминания о тихом семейном счастье и детской радости, о юношеской грусти, о пылких мечтах и горьких разочарованиях. Не только её воспоминания, воспоминания целой череды её предков. Самое же главное, она не хотела очередного расставания с бабушкой, которая была самым близким человеком для Анны.

Они понимали друг друга буквально с полуслова. Скорее всего, бабушку и внучку, таких разных по возрасту, по характеру и даже внешне, сближало то, что они, пусть и по разным причинам, слишком выделялись из своего окружения, и та и другая всегда стояли особняком, на отшибе.

Даже в детстве Аннушка охотнее проводила время с бабушкой, чем со сверстницами, которые, впрочем, даже до того, как дар проявился, не жаловали странную, всегда слишком серьёзную девочку.

Александра Степановна тоже не могла похвастаться большим списком подруг. Она всегда любила читать, обладала поистине неуёмной любознательностью, а после того как вышла замуж за успешного придворного, обнаружила, что и вопросы политики могут быть крайне занимательны. Юная Александра с удовольствием окунулась в придворные интриги и вскоре стала своей в узком кругу молодых людей, жаждавших перемен. К её мнению прислушивались, её совета спрашивали. Однако это не позволило ей завести подруг, она не могла уважать малообразованных и малоинтересных барышень, мечты которых не простирались дальше выгодного замужества или удачного фасона платья. А окружающие её женщины не могли простить ей мужских знаний и устремлений. Возможно, именно это обстоятельство побудило её сблизиться с Софьей Николаевной, которая так же мало интересовалась нарядами и обожала интриги.

Бабушка никогда не рассказывала о своей роли в свершившемся государственном перевороте, но, вспоминая отдельные её слова, оговорки и взгляды, Анна сделала вывод, что роль эта была значительна. Когда же переворот случился, отношения подруг заметно охладели. Александре не нравились фавориты императрицы. Нередко сердилась она насчёт даров и внимания, которое им уделялось. Отчуждение между ней и Софьей росло, и в конце концов Александра Степановна уехала из столицы, хотя по-прежнему считала себя преданным другом правительницы.

Отрезанная от мира интриг и переворотов, Александра Степановна всю мощь своей деятельной натуры обрушила на обустройство и украшательство усадьбы. Любовь к имению, стремление приблизить его образ к совершенству она передала сыну, да, пожалуй, и Анне, которая с детства пыталась сунуть свой нос во всё, что устраивалось в этом направлении отцом и бабушкой. Ей было дело до всего: как кладут камень при постройке флигеля, глубокую ли копают яму при посадке очередного саженца и как при этом держат лопату. Она знала и любила каждый закуток, кочку, деревце и не могла