Михаил поморщился:

— Заходи уже, паяц! Да дверь поплотнее прикрой!

— Как пошелаете, — вновь поклонился мсьё Нуи и захлопнул массивные двери.

— Ну и чего ты кривляешься? — нахмурился Милованов. — Обидел я тебя, так дай в ухо и дело с концом!

— Милостивый государь, как мошно? Обишатса нам ни по шину.

Милованов поморщился, как от уксуса, и поднялся из кресла.

— Славка! Прекращай! Ну дурак я! Признаю! — сверкнул глазами он. — Но ты тоже хорош, понимал ведь, что я в таком состоянии не то что тебя, отца родного не признал бы! Так зачем полез?

Мсьё Нуи вздохнул, тряхнул головой и как-то мгновенно преобразился. Не то чтобы стал выше, но маленьким уже не казался, живот чуть втянулся, линия подбородка сделалась чётче, а плешь — незаметнее. Перед Михаилом стоял не обрюзгший любитель кулинарных излишеств, разменявший полвека, а мужчина не более сорока лет, плотный, но не оплывший. Не имеющий во внешности ничего примечательного, настолько ничего примечательного, что взгляду не за что было зацепиться. При попытке всё-таки хоть что-то примечательное обнаружить внимание рассеивалось. Причём чем настойчивее попытки сконцентрироваться на лице мужчины, тем меньше удаётся разглядеть. Цвет глаз, форма носа, полнота губ — всё текло и менялось. Михаил перевёл взгляд с лица мужчины на верхнюю пуговицу его камзола, дождался, пока пройдёт головокружение, и, криво улыбнувшись, сказал:

— Вот сколько тебя знаю, а всё не привыкну.

— Мне вернуть мсьё? — ухмыльнулся мужчина, при этом не обнаружив и тени акцента в голосе.

— Ну уж нет! — вскинулся Михаил. — Терпеть его не могу! Ты где раздобыл столь гадостную личину?

— Поживёшь с моё — не таких типажей насмотришься!

— Хочешь сказать, этот пузырь реально где-то существует?

— Ну, то, что существует, я с уверенностью сказать не могу. Но вот лет десять назад существовал и вполне себе здравствовал, только носил не холуйскую ливрею.

— То, что ты со мной разговариваешь, позволяет мне надеяться, что я прощён?

— Надейся, — махнул рукой Вячеслав, носящий несколько неблагозвучную фамилию Огрызко, и плюхнулся на софу. — Но если и дальше будешь строить из себя идиота, я могу и передумать.

Михаил радостно потёр руки и вернулся в кресло. Едва откинулся на спинку, как тут же услышал ехидный голос друга.

— Украшеньице ты себе приобрёл знатное!

— Сам в восторге, — буркнул Михаил.

— Ты зачем с Кречетовым на усадьбу играл?

— Да чёрт его знает! Само как-то вышло. Я, признаться, потом собирался ему откупиться позволить за ящик коньяку «Премьере Куалите». Вещь дорогая, но с ценой за усадьбу не сравнится. А вот достать сложно, побегать бы ему пришлось знатно, чтоб к сроку успеть, зато уж запомнил бы, как к людям с игрой навязываться! Так-то… Только, веришь ли, утром у меня из головы не только коньяк вылетел, но и усадьба эта проклятая, и игра, и сам Кречетов в придачу!

— А пить надо меньше, — подняв указательный палец к потолку, протянул Вячеслав, явно кого-то копируя.

— Сам знаю… — в очередной раз вздохнул Михаил.

— Ну а теперь-то что будешь делать? С этаким-то рисунком?

— А что прикажешь с этим делать? Откупиться Кречетову я теперь позволить не могу, потому как усадьба как приз в пари заявлена и до его окончания я ею распоряжаться не могу. Ну подожду две недели, там придумаю чего. Только что тут придумаешь? Проиграть я не могу, а выигравшему — судьба усадьбой владеть, так, кажется, она в условиях пари говорила…

— Кажется? Ты что же, с перепоя условия забыл?

— Да я их и не слушал, — с досадой признался молодой человек.

— Идиот, — со вздохом произнёс собеседник.

— Да, ладно тебе, — отмахнулся Милованов. — Проиграть я в принципе не могу, так зачем напрягаться…

— То есть ты считаешь, что, заключив пари с видящей, ты можешь расслабиться и не напрягаться. Причём расслабиться настолько, что даже условия пари тебе не интересны?

— Как с видящей? — вырвалось у опешившего от известий Михаила.

— Ты что, не знал? — Вячеслав уставился на собеседника.

Глава 9. О чём шепчутся девушки?

— Анна! Ты где была? — Ольга встретила сестру яростным шёпотом.

— Гуляла! — огрызнулась та, не повышая голоса.

— Это ты маменьке рассказывать будешь! — продолжала шипеть Ольга. — К миловановскому дому ходила! Любка мне про то уже час как сказала! Что ты задумала?

Несмотря на то, что ночь выдалась ясной, а окно в девичьей комнате было распахнуто настежь, луна не могла разогнать чернильную тьму спаленки. Аннушка вздохнула. Зажгла свечу. Села на край кровати и неспешно, не обращая внимания на горящий укоризной и любопытством взгляд сестры, расшнуровала высокие ботинки. Мягкая кожа и плоская подошва делали их незаменимыми при длительных прогулках по просёлочным дорогам и лесному бездорожью. Девушка скинула обувь, с видимым удовольствием пошевелила пальцами на уставших ногах. Ольга брезгливо сморщила носик:

— Как ты можешь носить такое убожество? — в очередной раз спросила она, впрочем, скорее по привычке, чем всерьёз рассчитывая получить внятные объяснения.

Анна с содроганием представила себе, как она два часа шагает по ночному лесу в бархатных туфельках, держащихся на ноге при помощи атласных лент и честного слова, и ответила сестре неопределённым пожатием плеч. Стянула чулки. Встала, скинула с себя осточертевшее платье и нижнюю юбку и как была, в одном нижнем белье, прошлёпала босыми ногами за ширму. Наскоро ополоснулась прохладной водой и переоделась в белую батистовую сорочку. Затем села к туалетному столику и стала неспешно расчёсывать волосы, демонстративно не обращая внимания на сестру, которая устроилась в центре кровати, обняв поджатые ноги и упёршись подбородком в колени.

— Что теперь с нами будет? — потерянно произнесла Ольга высоким детским голосом. — Папенька вовсе разорился? Мы теперь бесприданницы? Должны будем в гувернантки идти или в компаньонки? А Николенька как же? Тебе хорошо, у тебя дар есть! Тебя в любой обители и без приданого с распростёртыми объятиями примут. А я как же? Да и не хочется мне в обитель… и за чужими детьми да стариками смотреть — тоже не хочется. Да и не умею я ничего… Читать романы на трёх языках да в модах разбираться — этого для гувернантки мало и для