— Есть папиросы «Сальве»… Папиросы «Сальве» штучно и пачками.

— Спички шведские, головки советские, — озорно кричит парень с косматой гривой волос, — пять минут вонь, потом огонь!

Засунув руки чуть ли не по локти в карманы рваных штанов, к девчонке подходит конопатый мальчишка, веснушки на его лице отчетливо видны даже под слоем грязи и сажи. По бокам два телохранителя, такие же, как и он, грязные ребятки. Девочка насторожилась, сжала ремень, на котором висела коробка с ирисками, прижалась к стене.

— Может, угостишь, красотка? — выставив вперед ногу, спросил мальчишка постарше.

— Проваливай, проваливай, много вас здесь шляется, на всех не напасешься.

— Чтой-то я давно ирисок не сосал, — басит второй мальчуган.

— Некогда было, мамкину сиську сосал, — ответила девочка.

— Угостишь добровольно или как? — приближается к девчонке старший.

— А то что? — воинственно спрашивает девчонка. — Может, подеремся? Только один на один.

— С девчонками не дерусь.

— Слабак. Боишься, да?

— Это я боюсь?

— Ты, а то кто же?

— Я ж тебя ударю неаккуратно и перешибу, как соплю.

— Ты, меня? Ну — ударь!

— Вот и ударю, — отступает на шаг мальчишка.

— Чего же не бьешь?

— Если хочешь — получишь.

— Мечтаю.

Мальчишка ловким движением натягивает девчонке козырек фуражки на самый нос. Жадные руки ребят тянутся к сладостям. Девочка ударила по жадным мальчишечьим рукам, скинула коробку с ирисом, отдала самому маленькому.

— Держи, только не лопай. Ты, конопатый, иди поближе, — позвала она старшего. — Я тебе уши надеру, чтобы не приставал к незнакомым девчонкам.

— Извините, графиня, больше не буду, — корчит рожу мальчишка. — Испугала, смотри, как ноги дрожат. — Подогнув колени, грязные и острые, вылезшие сквозь дыры в штанах, мальчишка стал подергиваться.

— Трусливый, как Керенский, — с презрением сказала девочка, — скидывай штаны, я тебе платье свое отдам, чтобы сподручнее было бежать.

Такого оскорбления мальчишка не в силах был перенести и бросился с кулаками на обидчицу. Та вцепилась обеими руками в его кудлы. Мальчик взревел от боли. Оба молниеносно очутились на земле.

В это время с ребятами поравнялись вышедшие из Кремля Тухачевский и Енукидзе.

— Прекратить! — громко приказал Тухачевский. — Мальчишка напал на девчонку. Стыд-то какой.

Мальчик переводит дыхание, лицо у него расцарапано.

— Она сама… Керенским меня обозвала.

— Эта девочка сумеет сама за себя постоять, — смеется Енукидзе. — А нам с тобой, Михаил Николаевич, надо обсудить предложение Ленина.

Мир наступает так же неожиданно, как и возникла драка. Забияка проводит рукой по исцарапанному лицу:

— Ты девчонка смелая, только не по правилам дерешься. Зачем за волосы дергала?

— Так всегда женщины дерутся. Как тебя зовут?

— Сашка. А тебя?

— Гражина.

— Чудное имя.

— Гражина — вражина, — дразнит маленький.

— Что ты сказал? — поворачивается к нему девочка.

Тот в испуге отступает, спотыкается и роняет коробку с ирисками. Малыш не знает, что ему делать — удирать от этой грозной девчонки, с которой даже Сашка не справился, или плакать, молить о пощаде.

— Ладно, живи, — благосклонно произносит Гражина, щелкнув малыша по носу.

— Верно. Пусть живет, — поддерживает Сашка.

— Ерунда, — беспечно соглашается девочка, — ириски мы сейчас оближем, будут совсем свежие, аж заблестят.

Это предложение ребята встречают с восторгом. Собрав с земли конфеты, старательно их облизывают.

Гордая своей победой, завязавшейся дружбой с мальчишками, Гражина становится великодушной.

— Чего их лизать — лопайте. Все равно я от хозяина уйду. Делать мне в Москве больше нечего. Подамся на Волгу. Там тетка живет. Богатая, говорят, учительница. Туда и поеду.

— На Волгу? — прикидывает Саша. — Можно и на Волгу. Мне тоже в Москве нечего задерживаться. Вольный я, как ветер.

— А мы куда? — дуэтом спрашивают младшие ребята.

— Вы? — переспрашивает Сашка. — Брысь под лавку, к мамке. Рано вам по свету ездить.

2

Все имущество командарма уместилось в потертом, видавшем виды, чемодане. В нем просторно себя чувствовала запасная гимнастерка, брюки, смена белья, чистые портянки, связанные матерью шерстяные носки и перчатки. Здесь же поместились бритвенный прибор, мыльница, зубная щетка и полотенце. Можно было бы в чемодан уложить и кожаную полевую сумку, но Тухачевский решил ее лучше держать при себе. В сумку он положил пакет на имя главкома Муравьева и письмо Авеля Софроновича Енукидзе членам Революционного Военного Совета Фронта большевикам Георгию Ивановичу Благонравову и Петру Алексеевичу Кобозеву.

— Большевики! — многозначительно произнес Енукидзе, закончив письмо, — на них опирайся… Прошу помнить, что я тебя в партию рекомендовал.

Последние минуты в кабинете начальника военного отдела Михаил Николаевич провел над географической картой. Вместе с Енукидзе они совершали скорбное путешествие по городам и пристаням Волги. Было грустно от сознания, что над этими городами, названия которых с детства ласкали слух, нависла угроза. Не хотелось верить, что здесь, в центре России, на крутых берегах великой реки, идут ожесточенные бои. И ему, Тухачевскому, в его двадцать пять лет, предстоит сформировать армию, которая бы защитила родные края. Авель Софронович, преодолев минутное колебание, с присущей грузинам душевной широтой снял со стены карту Поволжья и протянул своему питомцу. Тухачевский знал, как мало географических карт в военном отделе, какие надо приложить усилия, чтобы раздобыть даже простую карту из школьного учебника географии, а эта — подробная — поистине была бесценным даром.

— Бери, бери, Миша, и помни, ты будешь в ответе перед партией, Владимиром Ильичем за каждый город, за каждую деревеньку, которые станет защищать твоя армия.

— Понимаю, Авель Софронович.

— Ну, а теперь иди, иди, дорогой, и пусть тебе сопутствует боевое счастье.

Глава третья

В ПУТИ

1

Казанский поезд был переполнен. Военный комендант, отупевший от множества бед — нехватки вагонов, паровозов, бесконечного людского потока, запуганный угрозами людей с оружием в руках, казалось, утратил способность здраво мыслить, выслушивать посетителей, вникать в содержание мандатов, которые ему то и дело совали под самый нос грозные, рассерженные пассажиры. Нелегко пришлось бы и Тухачевскому, если бы на перроне его не окликнули однополчане-семеновцы.

— Товарищ комиссар, куда путь держите?

Тухачевский узнал Йонаса Петрилу и Медведя, вчера приходивших к нему за советом, которого он так и не успел им дать.

Узнав, что Тухачевский едет в Казань, в штаб фронта, солдаты обрадовались:

— Значит, попутчики. Батальон латышских стрелков отправляется тоже на Восточный фронт.

Михаил Николаевич не стал говорить однополчанам о своем новом назначении — кто его знает, как к этому еще отнесутся в Казани, как примет его главком Михаил Муравьев, о котором так много и противоречиво говорят в Москве.

— Так это, значит, Ленин и вызывал вас, товарищ комиссар, чтобы послать на Восточный фронт? — не сдержал любопытства Медведь.

— Извините его, товарищ Тухачевский, — попросил Йонас Петрила, — хотя вымахал здоровый, как медведь, а все, как маленький ребенок, спрашивает: