Тебя помним все мы!

На тропинке, сбегающей к воде, появилась женщина в цветастом сарафане с букетом ромашек в руке.

— Землячка в Симбирске — вот так сюрприз! Рад познакомиться.

— Может быть, прикажете мне раздеться и прыгнуть в воду, чтобы пожать вашу трудовую руку, господин председатель партии большевиков?

— Извините, — смутился Варейкис и поплыл обратно, на середине реки обернулся. Незнакомка стояла на берегу, подняв букет ромашек, и Иосиф Михайлович, помахав ей рукой, озорно крикнул: — До встречи, землячка! Только учтите, что я не господин председатель, а товарищ.

До встречи! Но когда произошла новая встреча, ни Варейкис, ни незнакомка не сделали даже попытки заговорить. Хотя и узнали друг друга. Встретились они в одном из залов бывшего кадетского корпуса, который занимал ныне Симбирский губисполком. В зал были приглашены все, кто имел отношение к воспитанию детей. Доклад о борьбе против беспризорности, улучшения работы детских домов, о подготовке школ к учебному году делал Иосиф Михайлович. Бедственное положение детей, обездоленных войной, тревожило коммунистов Симбирска не меньше, чем положение дел на фронте.

— Не хватает приютов. Если собрать всех беспризорных детей, не знающих, где приклонить голову, то нам на каждую койку в приютах пришлось бы укладывать по пять-шесть ребят. Голодные и грязные беспризорные дети ночуют на скамейках и в кустах бульваров, в старых заброшенных лодках на пристани.

Варейкис поймал на себе чей-то взгляд, сделал паузу и увидел в третьем ряду зрительного зала незнакомку. И, обращаясь уже к ней, видя перед собой только ее, Варейкис продолжал:

— Где же выход, как помочь детям, чьи отцы сегодня на фронте завоевывают счастливое будущее для человечества? Будущее! Это ведь дети. Ради их счастья льется на фронте кровь, горячая человеческая кровь! Сегодня у нас еще всего не хватает: продуктов, зданий, учителей, воспитателей, времени… Республика в кольце фронтов. Кони топчут посевы. Не плуг, а снаряды перепахивают землю. У пахаря в руках не серп, а винтовка. Время суровое. Возможно, завтра война ворвется и на улицы Симбирска, но сегодня мы обязаны сделать все, что в наших силах, и даже больше этого, чтобы помочь обездоленным детям. Надо создавать новые приюты. А те приюты, которые остались нам от старой власти, должны стать родным домом для детей. И в семьях ребята недоедают, не часто получают обновы, но они чисты, ухожены, к их головкам прикасается ласковая материнская рука, им улыбаются родные глаза… Губисполком принял постановление о первоочередном снабжении приютов. В первую очередь детям — хлеб и молоко, сахар и другие продукты, которые мы вырвем у торговцев и кулаков.

После доклада, усаживаясь за стол президиума, Иосиф Михайлович кивком головы поздоровался с незнакомкой. Она поняла, что этот знак приветствия адресован ей, и ответила легким кивком.

— Это что за цаца с вами раскланивается? — шепотом спросила Клава Верещагина, занявшая место в президиуме рядом с Варейкисом.

— Не имею понятия, — ответил Варейкис.

— А я думала, что ваша старая знакомая, товарищ председатель. Во время доклада вы с нее глаз не спускали. Понравилась? Могу навести о ней справки.

— Если мне понадобится, сам узнаю, резко ответил Иосиф Михайлович и подумал: «Хорошо бы действительно узнать, какими ветрами занесло землячку на Волгу, давно ли она здесь…»

Варейкис подвинул поближе тонкую ученическую тетрадь в косую линейку, предназначенную для первоклассников. На первой страничке размашисто написал: «О чем кричат левые эсеры». Обдумывая первую фразу, как это часто с ним бывало, машинально стал рисовать. Поверх косых линеек появилась женская голова: спадающие на лоб локоны, улыбающиеся глаза, чуть вздернутый носик, полные губы. В поднятой руке букетик ромашек.

Иосиф встал из-за стола. Скоро рассвет. Давно мечтал написать восход солнца над волжской поймой. Вот сейчас и пойду. Статья не пишется. А так за делами можно разучиться и карандаш в руках держать.

Когда Иосиф Михайлович установил мольберт на гребне холма в одной из наиболее глухих аллей «Венца», край неба лишь начинал розоветь, резко отчеркивая горизонт. Где-то спросонок защебетала птица и вскоре умолкла. Стояла такая тишина, что слышался легкий шелест листвы, плеск весел. Рыбак у противоположного берега сказал:

— Барынька стерлядки просила принести.

— Чем расплачиваться станет? — спросил другой голос.

— Барахла у нее хватит, припрятала, карга.

И снова тишина. Словно во всем мире царит спокойствие и умиротворение. А ведь совсем недалеко от этого тихого уголка идут в атаку войска. Взойдет солнце и увидит окровавленные, растерзанные тела солдат, которым не суждено встретить такую близкую зарю. Рождающийся день и в Симбирске предстоит горячий. Формировать Чрезвычайный штаб придется в битвах не менее жарких, чем на фронте. Отчетливо представил себе Клима Иванова, бывшего прапорщика, играющего роль неистового революционера. Худой, высокий, с землистого цвета лицом, лихорадочно блестящими глазами и курносым носом с широкими ноздрями, оттопыренной, неимоверно толстой нижней губой. И нос и губы, казалось, достались Климу по ошибке, были предназначены для другого, более добродушного лица. Ему бы следовало обзавестись птичьим крючковатым носом, зловеще свисающим над тонкими, ехидно сжатыми губами.

— Чрезвычайный штаб, — слышит он голос Иванова, охрипший от громкого крика, частых истерических выступлений на митингах, — что это еще за фокусы. У нас есть Симбирская группа войск, которой поручено командовать мне, и я не позволю распылять силы… Когда наши большевики наконец поймут азы и буки военной науки.

«Это будет его главным аргументом, — думает Варейкис, нанося первые карандашные штрихи на картон, прикрепленный кнопками к мольберту. — Ни у Гимова, ни у меня, ни у Швера, ни у других членов губкома партии нет военного образования». Пришла на ум поговорка: «Курица не птица, прапорщик не офицер». Но все-таки у прапорщика Иванова за плечами годы военной службы, и хотя он, конечно, не полководец, но знает армейские порядки, воевал.

Кисть продолжала бегать по картону, а мысли уже были далеко и от утренней тишины, и от первого луча солнца, пока еще озарившего румянцем лишь одну дорожку на свинцовой поверхности реки.

Сегодня не время писать умиротворенную природу. Пора складывать кисти и краски.

— Трезор, иси! — услышал Варейкис за спиной женский голос. По аллее шла незнакомка и размахивала плетеным поводком для собаки. Рыжий ирландский сеттер, спущенный с поводка, и не думал подчиняться приказам хозяйки. Почувствовав свободу, он метнулся вниз с откоса.

— Назад, Трезор, ко мне, — звала женщина. — Ну погоди, противный пес.

Вот и не верь после этого в провидение, подумал Иосиф Михайлович, легка на помине. Громко, весело сказал:

— Лабас ритас[1], землячка.

Женщина неуверенно ответила:

— Лабас[2], — и, только узнав Варейкиса, призналась: — Напугали вы меня. Какая неожиданная встреча.