Впрочем, не все гранитные приметы прошлого были сброшены сосвоих постаментов: Ленин на метро «Октябрьская» — слободской громила вприблатненном полупальто, с извечной кепкой, как каменюка, зажатой вкулаке, — по-прежнему к чему-то молча и властно призывал… В хорошую погодувокруг него каталось на роликах юное население, школьная программа которого ужене была устремлена в коммунистическое завтра.

Со временем выяснилось, что наш подъезд начиненвсевозможными сюрпризами. Подавляющую часть времени домофон входной двери былиспорчен, так что проникнуть в дом мог каждый, кому приспичит. В квартире напервом этаже жила семья любителей-собаководов, разводящих уникальную породугигантской болотной собаки, в темноте мало чем отличающейся от рослого пони.Люди они были занятые и не всегда трезвые, собак своих выпускали погулять безсопровождения. В сумраке подъезда те поджидали жильцов у лифта, вежливо сопя,угрюмо оттирая их плечом к стене и тяжело наступая на ноги…

И все-таки главной бедой нашего подъезда были не бомжи, непес-левиафан, подстерегающий жильцов во тьме у лифта, а — мальчик. Кроткиймальчуган из 16-й квартиры, ангелок с голубыми глазами и славно подвешеннымязыком. Именно он наводил ужас на весь дом. Именно за ним приглядывали в обавзрослые, именно его провожали подозрительными и свирепыми взглядами все жильцыдома. И ничего не могли предъявить в доказательство своих обвинений.

Впервые я столкнулась с ним спустя неделю после нашегопереезда.

Вошла в подъезд и ощутила явственный запах гари, ненавидимыймною с детства, когда по осени в Ташкенте жгли кучи палых листьев и я,сжигаемая астмой, металась по квартире днем и ночью, пытаясь найти уголок, кудабы не проникла удушающая вонь.

Слева, на желтой стене, в глаза бросались мятые почтовыеящики, частью обугленные, облитые водой. Под ними в огромной луже на кафельномполу мокли лохмотья черного пепла и валялись недоспаленные газеты, журналы,рекламные листки…

У лифта стояли двое — пожилая женщина и огненно-рыжиймальчик с лицом нежнейшего фарфорового сияния. Он напомнил мне юного финикийцас одной старинной гравюры.

— …где я был, а где — огонь, — говорил онтерпеливо и вежливо. Женщина нервничала, наступала, угрожающе сжимала кулакперед его личиком.

— Знаем, зна-аем! Ты всегда ни при чем!!! А только гдеты, там и горит! Вот погоди, если мать на тебя управу не найдет, то милиция ужвыследит!!!

— Минутку, — сказала я, — здравствуйте. Яваша новая соседка с третьего этажа. Что здесь у нас происходит?

— Да вот! — женщина кивнула на ребенка. —Беда нашего подъезда. Чуть не каждую неделю тишком дом палит!!! Видали, там,ящики? Главное, гад малолетний, всегда отпирается! И как назло, никто его заруку поймать не может! Ускользает!

Мальчик поднял вдохновенное остренькое лицо, проговорил:

— Как много на свете злых людей! Но я все стерплю. Япосылаю им свет в душе!

Слишком он был бледен и худ. У меня просто сжалось сердце.Подошел лифт, мы втроем вошли в него.

— Вы не имеете права обвинять мальчикабездоказательно, — сказала я соседке вполголоса.

Она метнула на меня яростный взгляд и, выходя на своемвтором этаже, в сердцах ответила:

— Не имею?! Ну-ну… Погляжу я на вас, когда вместе-тозапылаем… И главное, этот паршивец сам — с последнего этажа! — сквозьогонь будет рваться вниз. И не успеет!

Двери за ней сошлись, странный мальчик проговорилречитативно-молитвенно куда-то поверх моей головы:

— Злые люди возводят на меня напраслину, злые люди… Ноя всем посылаю свет в душе!

Я вышла из лифта и оглянулась. Еще мгновение юнец стоял втусклой кабине, ангельски кротко сияя огненно-рыжим нимбом волос, какрыбка-вуалехвостка в тесном аквариуме.

Двери стакнулись, лифт понесся на последний этаж…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл sindikat

«…какое счастье, что я — человек птичий, и проснуться в пятьутра мне не в тягость. Семья спит, значит, эти два заветных часа — с пяти досеми — станут моим необитаемым островом, куда я не позволю сунуть нос ни одномуна свете Пятнице…

…ременная-погонная, кнутовая писательская упряжка:необходимость вывязать буковками хоть несколько слов, хоть несколько строк,будто через эти мельчайшие капилляры кириллицы мы выдыхаем в пространствопереработанный воздух нашей жизни. Уже очевидно, что при моей московскойкруговерти ничего серьезного написать не удастся. Впрочем, обрывки этихрассветных мыслей, вчерашние картинки и ошметки разговоров все равно сослужат вбудущем свою неминуемую службу.

Какое счастье — этот волшебный «ноутбук», купленный для менябезотказным и многоопытным Костяном в лабиринтах компьютерного рынка наСавеловском. Помимо необходимых действий он еще напевает, позванивает, высылаетдля утреннего приветствия — без всякого моего запроса, — потешногочеловечка, карикатуру на Эйнштейна, и тот шляется по экрану, высовывает язык,грозит кулаком, смачно отхаркивается и хлопает дверью, если я даю понять, чтопора и честь знать. Надо бы пожаловаться Костяну, пусть ликвидирует наглеца.

Словом, мой новый компьютер — едва ли не самая приятнаясторона в этой странной жизни.

…а пока мы обрастаем бытом. В Синдикате мне выделиливодителя, Славу, и мы сходу подружились — парень он, по его же словам, «битый,ушлый и крученный, как поросячий хрен». Коренной москвич, по образованиюгеолог, прошел все этапы разнообразной жизни столицы последних двух десятилетийс ее перестройками, очередями, взлетами, дефолтами и рыночной экономикой…

Каждый раз изумляет меня еще одной своей профессией, ещеодним эпизодом биографии, о которых сообщает походя, роняя слова как быслучайно.

— …помню, в бытность мою купцом ганзейским…

— Слава, поясните…

— …да был у меня ларек на Тишинском, специями торговал…Одолжил капиталу у приятеля, — помню, целый чемодан полтинников. Его маманянаколядовала этих полтинников на поприще теневого бизнеса…

Говорок у него ладный, вкусный, московский — успокаивает.Иногда, после особенно тяжелого рабочего дня, я задремываю под его сказовуюинтонацию, а когда всплываю, подаю реплики по теме…

— …и вылезают из авто мордоворо-о-ты, — выпеваетСлава, — пальцы ве-е-е-ером выгибают…

— Ну?!

— Ну и остался человек — с опухшим хреном, и безштиблет!

Разъезжаем мы на «жигулях», и Слава дает понять, что востальное время суток, — а он работает с нами неполный день, — ездитна другой машине. На какой? — Загадочно лыбится… Физиономия татарская,раскосая, башка бритая — с виду совершенно уголовная личность. Но это-то иудобно… Вообще, со Славой я чувствую себя защищенной.