— Старый еврей, — не моргнув глазом, отвечала я.

— Ты знакома с ним?

— Конечно, — легко говорила я. — Много лет.

— Зачем он приходит?

— Потолковать о политике. — (Самое интересное, чтоэтим обычно и завершался любой визит кого бы то ни было.)

— Ладно, — отвечал Шая приветливо, и вешал трубку.

Но минут через десять ко мне поднимался его подчиненныйЭдмон, юный израильский маугли, мерзнущий в этом ужасном климате… Начинался второйтур переговоров.

— Дина, вот этот Шапиро, — неторопливо заводилЭдмон. — Сколько лет ты его знаешь?

— Пятьдесят, — говорила я.

— А чем он занимается?

— Не помню. Шьет наволочки! — как всегда, язаводилась с пол-оборота. — Вот он явится, и ты разберешься. У тебя будетвозможность заглянуть в его несвежие кальсоны.

Являлся Шапиро, который оказывался второкурсникомисторического факультета РГГУ. И стоя босыми ногами на резиновом коврике,поддерживая брюки, он закладывал меня с первой же минуты: испуганно иподобострастно сообщал, что не видел меня ни разу в жизни, что сам просил овстрече, что ему от меня нужны деньги на проект возрождения письменности хазар,или еще какой-нибудь глупости в этом роде. В результате подлый щенок нарывалсяна настоящий обыск со сдергиванием шкуры, а меня ждала суровая проработка Шаи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Все заседания Высоких Персон Послания Московского отделенияСиндиката назывались перекличкой синдиков. Происходили они в большой комнате навтором этаже, за огромным круглым столом, кустарно выкрашенным черной краской.Когда-то, в эпоху здесь детского садика, приватизированного в начале 90-х однимудачливым корсаром, который уже второй десяток лет сдавал Синдикату помещениеза безумные деньги, — в этой комнате проходили музыкальные занятия: стоялопианино, дети в костюмах зайчиков и Мишек скакали в затылочек друг другу…

Сейчас взрослые дяди и тети, собравшиеся вкруг стола, тожеиграли в какую-то игру, правил которой я еще не научилась понимать.

На первой же перекличке синдиков Клавдий, только вступившийв должность, произнес знаменательную и глубоко тронувшую меня речь:

— …Только не стройте из себя важных шишек, ребята… —сказал он. — Всем известно, кто нанимается к нам на работу… Не хочусказать, что все вы — шушера, шваль и мусор… но факт, что устроенные иудачливые люди вряд ли согласятся вылезти из своей теплой постели в Израиле,покинуть свой дом и, задрав хвост, переться в бандитскую страну черт знаетзачем… Оставим в покое идеологическую патетику наших боссов. Мы и сами в своевремя совершили то, что называется Восхождением, неважно почему: по зовусердца, по глупости, или хрен еще знает — как. Важно, что у всех, сидящихздесь, появились причины вернуться и заново пережить то, что каждому из насхочется забыть… Все мы тут не от хорошей жизни, все неудачники — вот я,например, подписал контракт с Синдикатом после провала попытки завертетьресторанный бизнес. Жизнь наша здесь тяжелая, крутиться приходится в тесномкругу людей, которых не выбираешь и с которыми при других обстоятельствах наполе рядом не сел бы… — он остановился, обвел нас медленным взглядом, погладиллысину и продолжал: — Работа сложная, ненормированная, тошнотворная, никакиеденьги не окупят вашу заброшенность и чуждость здесь всему и всем… И этосейчас. А будет — смело могу предсказать — все хуже и хуже. Ситуация там, дома,с каждым днем все хреновее, война будет обязательно, значит, пойдет свистетьэкономика, начнут закрываться предприятия, подскочит безработица, профсоюзы,как всегда, примутся шантажировать правительство своими блядскими забастовками…— короче, не представляю себе идиотов, которые снимутся с мест искать удачи внаших краях… Уже сейчас потоки восходящих мелеют с каждым днем… — верный знак,что грядет сокращение штатов, — а также, что начальство будет приезжатьсюда с проверками каждый месяц и трахать нас до звона в ушах. Замбура!

Я внимательно слушала Клавдия — в то время я ещевслушивалась в каждое слово, веря, что оно что-нибудь да значит. Справа от менясидел Яша Сокол, глава департамента Восхождения. Опустив голову, он рисовалчто-то в мелких квадратиках на листках блокнота. Я скосила глаза и увидела, чтоэто комикс, причем очень талантливый и профессиональный: двумя-тремя штрихамиЯша набрасывал очень точный карикатурный портрет и придумывал коротенькиефразы, которые персонаж то ли выплевывал в пузырь у рта, то ли втягивал в себя…На первой же картинке я увидела Клавдия со спущенными штанами и фразой,вылезающей изо рта: «Я готов к приему комиссии!»…

Слева, как ни отводи взгляд, в глаза лезли крашенныефиолетовым лаком ногти Анат Крачковски, или, как называли ее все, — бабыНюты, возглавляющей департамент Языковедения. Она завершала последний год своейслужбы, и все коллеги с надеждой ожидали тот счастливый день, когда вздорнаябаба Нюта покинет наши ряды. В прошлом танцовщица ансамбля «Северные кибуцы»,была она похожа на Павла Первого перед удушением: белые космы дыбом,вытаращенные глаза и азартная готовность завязать скандальчик на любую тему спервым встречным. Когда в конце коридора показывалась ее пританцовывающаяфигурка на петушиных ногах с икрами гладиатора, всех нас сносило в сторону.Разминуться с бабой Нютой мирным путем было совершенно невозможно даже мне, чейдепартамент стоял в Синдикате наособицу.

Напротив сидел меланхоличный Изя Коваль, глава департамента Загрузкиментальности. Программист, доктор физмат наук на гражданке, он был человеком,утонувшем в собственном мобильном телефоне. Это была его всепожирающая страсть,вечное стремление к совершенству. Он менял новую модель мобильного телефона нановейшую, как только вычитывал в Интернете или узнавал о последних достиженияхв этой области.

— Сынок!!! — ликуя, говорил он Яше Соколу, —представляешь, в Пенсильвании разработана система, когда мобильник самопределяет — звонить ему или нет. Если, скажем, ты на совещании, где тебядрючит Клава или какой-нибудь Шток, если ты, скажем, с бабой… — автоматическивключается автоответчик или переадресация. Причем это пустяк, простоиспользуются микрофоны, камеры, датчики движения и, конечно, комп…

…По левую руку от него клевал носом Главный распорядительСиндиката Петр Гурвиц, циник и хитрец, пьянствовавший вчера до рассвета; втихие минуты похмельной прострации он был до остолбенения похож на апостолаПетра, каким того изображал Эль-Греко: продолговатая лысина, страдающие кроткиеглаза под седыми косматыми бровями и большой узловатый нос, кренящийся в тусторону, где наливали… В дополнение к образу — большая связка ключей — не отрая, конечно, а от сейфа с валютной наличностью Синдиката — по израильскойпривычке болталась у него на поясе.

По правую руку от Изи Коваля подскакивал то на одной, то надругой ягодице ироничный плешивый юноша Миша Панчер, глава департамента Юнойстражи Сиона, вечно занятый собой, как курица просом. Всем своим видом он давалпонять, что цену себе знает, что это высокая цена, но ни копейки он не уступит.Он настаивал, чтобы его все называли «доктор Панчер», и, возможно, и вправдубыл доктором, хотя к своим сорока годам успел написать четырнадцатистраничнуюброшюру на тему раскрепощения внутреннего мира современного подростка,закабаленного семьей…