– Разве это правильно? – Тьфу, опять забыла заветы сестры. – Простите!

– Вопрос закономерный. Отвечаю: конечно, неправильно. Но в Америке я научился пить кофе без кофеина. Он вполне безопасен. Для нервной системы.

Интересно, что может быть хорошего в таком кофе? Смысл-то весь – в тонизирующих свойствах! Но не спорю, на всякий случай.

– Я не отрываю вас от работы, Григорий? Мы беседуем уже полчаса!

– Что именно вас волнует? Вы устали беседовать со мной, Александра? – В голосе возникает жесткость. Надо срочно как-то смягчить ее.

– Волнуюсь исключительно за вас, Григорий. Не хочу быть причиной затрат.

– Это похвально, Александра, но прошу вас не беспокоиться: я могу позволить себе любые траты, какие пожелаю. Не так уж часто я звоню в Россию. Мне даже приятно подольше поговорить по-русски. Ну, спрашивайте меня, спрашивайте, вас же наверняка распирает от вопросов.

Я пропускаю мимо ушей беглое хамство формулировки. Тем более в данном случае оно вполне справедливо. Меня и правда распирает. Не знаю только, с чего начать и что не пропустить…

– Скажите, Григорий, а ваша фамилия всегда звучала так или вы ее как-то изменили, когда перебрались в Америку?

– Вопрос мне нравится. Это родовая фамилия, и в Союзе порой приходилось с ней непросто, больно уж попахивала она иностранщиной для комитетчиков и бюрократов. Но для западных коллег моя фамилия оказалась вполне благозвучной. Правда, при транслитерации переводчики решили зачем-то вместо «i» поставить английский диграф «ее».

– Какой-какой граф? – не поняла я.

– Существуют общепринятые системы транслитерации фамилий, – терпеливо пояснил Григорий, – и при переводе на письменный английский фамилия Стил должна была бы писаться так – Still. Что это означает, вам понятно?

– Да-да, – закивала я в трубку, – конечно, понятно. Still означает тишину, безмолвие или… неподвижность.

– Верно. А теперь «благодаря» переводчикам моя фамилия пишется Steel, с двумя «е».

– Выходит, после такой транслитерации вы автоматически стали стальным, – хохотнула я, – ведь steel – это «сталь»! Был Григорий Тихий, а стал Григорий Стальной!

– Точно так, – довольно подтвердил он. – Do you speak English?

– Ну, в общем, yes, I do, – замялась я, – хотя и немного. А little bit! – добавила зачем-то в подтверждение.

Следующим вечером Григорий Стил позвонил вновь. Его уже интересовало все о моей текущей (или утекающей) жизни: где работаю и чем занимаюсь в свободное время, в какой школе учится мой сын и чем он увлекается. Ни одного вопроса о личной жизни, к чести признать. О себе, в ответ – немного, сдержанно, избирательно:

– Моя мама говорила: ты будешь очень умным, очень сильным и добьешься в жизни грандиозных успехов. Она верила в меня еще тогда, когда я был нескладным парнишкой. Мама отдала меня в математическую школу и отвела на бокс, хоть никаких предпосылок не было. И оказалась дальновиднее моих учителей. В классе я быстро завоевал лидирующие позиции. Неизменно побеждал на всех математических олимпиадах. В шестнадцать лет без труда поступил в институт. В двадцать четыре года защитил кандидатскую диссертацию, в двадцать семь – докторскую. В двадцать восемь лет уже единовластно руководил огромным предприятием, мне подчинялись люди вдвое, втрое старше меня. Ну, а благодаря боксу я физически укрепился, развил мощную грудную клетку и бицепсы, но главное – рано научился стратегически мыслить. У мамы было безошибочное чутье.

«Он очень любит маму, – подумала я. – Ссылается на нее при каждом удобном случае, цитирует с упоением».

– Мама знала ответы на любые вопросы. Была при этом бескомпромиссна и точна. Помню, однажды в детстве я попросил: «Расскажи мне, мама, про Ленина! Нас учат, что благодаря этому человеку мы живем в счастливой стране, победившей капитализм! От тебя почему-то я ничего такого не слышал».

«Ленин? – нахмурившись, переспросила мама и безапелляционно изрекла: – Я бы его задушила в колыбели!»

Мать Григория воспитывала сына одна. Самоотверженно, но жестко, где-то даже сурово. Она была военным хирургом и, видимо, потому нежностями никогда не злоупотребляла. Григорий восхищался матерью, верил ей безоговорочно. Он был ее надеждой.

Ни разу ни словом не обмолвился об отце, как будто того не существовало в их жизни.

Перед моим мысленным взором постепенно вырисовался образ Григория – человека с богатым жизненным опытом, сильной волей и недюжинными познаниями. Образ ученого с очень непростым характером, привыкшего руководить (чтоб не сказать – повелевать). Он многого самостоятельно добился в жизни, первая половина которой прошла на юго-востоке Советского Союза, где сформировалась его склонность к науке и бойцовские качества.

Побывал в браке. От брака две дочки имеются. Уже шесть лет как один. Отчего – не распространяется. Слишком завышены требования, я полагаю. Но в его устах, однако, звучит это так: «Устал от одиночества. От бесплодных поисков родственной души. Захотелось стабильных отношений и глубокого взаимопонимания».

В Америке с этим сложно, видать, поэтому и обернул свой пытливый взгляд к России.

Но почему я? Как я умудрилась попасть в его поле зрения? Привлечь к себе заинтересованность, ничего особенного для этого не предпринимая? И главное, удержаться… в этом его поле…

Вначале я ощущала себя мальчиком. С самого рождения и до последних классов школы. Настолько тощей, угловатой, вечно всклокоченной была. Не зря, выходит, родители назвали меня таким, производным от мужского именем! Ждали-то они, судя по всему, сына Сашу, а получилась я.

Девочкой в нашей семье была сестра. Настоящей девочкой, с большой буквы девочкой. Не просто девочкой. Барышней, юной леди, мадемуазель, сеньоритой. Она была правильной, очаровательной, послушной.

Умницей-красавицей-отличницей. В глубинной глубине сумбурной души мне даже хотелось походить на нее. Иногда. Увы! Не могла я дотянуться до демонстрируемых ею достоинств, хоть на цыпочки встань. Слишком гладенькой, сладенькой и всегда адекватной была Лиза.

Я же дралась и шкодила как пацаненок, искренне полагая, что так надо. Только так. Надо было отстаивать себя, свою личность, свое право на существование в этом мире, на любовь, в конце концов! Даже на родительскую любовь. Потому что точно знала, что я талантлива и самобытна. Отчего же чаще всего у самых близких людей я вызываю чувство раздражения?

В детстве я представляла собой странную смесь из андерсеновской Маленькой разбойницы и Мальчика Наоборот – был такой персонаж у Агнии Барто, который назло всем ходил спиной вперед. А ещё как-то раз мне подарили книгу малоизвестной немецкой писательницы Ирмагард Койн, и название сего произведения подходило тогдашней мне как нельзя лучше – «Девочка, с которой детям не разрешали водиться».