Улыбка исчезает с моего лица.

— Не угодно ли зайти внутрь, сэр? — Голос Делалье возвращает меня к действительности. — Смотреть там особо нечего, однако интересно отметить, что отверстие именно такого размера, чтобы через него без особых усилий мог протиснуться человек. Изначальное намерение, сэр, кажется совершенно очевидным.

Я отвлеченно киваю. Глазами я тщательно «снимаю» размеры дыры, стараясь представить, каково ей было оказаться здесь и пытаться проникнуть внутрь. Мне так хочется поговорить с ней обо всем этом.

И тут у меня начинает щемить сердце.

Я снова вспоминаю, что ее больше нет со мной. И на базе ее тоже нет.

Это я виноват в том, что она сбежала. Я позволил себе увериться, что она наконец одумалась и перешла на нашу сторону, и это повлияло на мою логику принятия решений. Мне следовало уделять больше внимания деталям. Моим солдатам. Я перестал видеть перспективу и высшую цель, саму причину того, зачем я перевез ее на базу. Я поступил глупо. И беспечно.

На самом же деле я был сбит с толку.

Ею.

Оказавшись здесь, она поначалу вела себя очень упрямо и инфантильно, но с течением времени она, казалось, пришла в норму, несколько успокоилась и стала меньше бояться. Мне приходится напоминать себе, что все ее подвижки к лучшему не имели ко мне никакого отношения.

Они имели отношение к Кенту.

Произошло предательство, казавшееся невозможным. Что она предпочтет мне робота, бесчувственного идиота наподобие Кента с пустыми, выхолощенными мыслями и интеллектом на уровне настольной лампы. Не понимаю, что именно он мог предложить ей и что она смогла в нем увидеть, кроме как инструмента для достижения своей цели — побега.

Она до сих пор не понимает, у нее нет будущего в мире обычных людей. Она чужая среди тех, кто никогда не поймет ее. И поэтому я должен ее вернуть.

Я лишь тогда понимаю, что произнес последнюю фразу вслух, когда слышу голос Делалье.

— Мы выслали розыскные партии на патрулирование всего сектора, — говорит он. — Мы также оповестили соседние секторы на случай, если они решатся пересечь…

— Что? — Я резко поворачиваюсь и спрашиваю тихим голосом, не сулящим ничего хорошего: — Что вы сказали?

Делалье бледнеет у меня на глазах.

— Я всего лишь ночь был без сознания! А вы уже успели оповестить соседние секторы об этой катастрофе…

— Я думал, вы захотите найти их, сэр, и считал, что если они попытаются скрыться где-то в другом месте…

Я делаю глубокий вдох, стараясь собраться с мыслями.

— Извините, сэр, но я считал, что для обеспечения безопа…

— С ней двое моих людей, лейтенант. Оба они не настолько глупы, чтобы направиться в другой сектор. У них нет ни допуска, ни способов получить допуск, необходимый для пересечения границ сектора.

— Но…

— Они исчезли сутки назад. Они серьезно ранены и нуждаются в помощи. Они передвигаются пешком и на угнанной машине, которую легко отследить. Далеко ли, — спрашиваю я его, едва не срываясь на крик, — они смогли уйти?

Делалье молчит.

— Вы объявили общенациональную тревогу. Вы уведомили сразу несколько секторов, и это означает, что о нашем провале теперь знает вся страна. И особые Уполномоченные Лица тоже в курсе. А что из этого последует? — Я сжимаю здоровую руку в кулак. — Что, по-вашему, из этого последует, лейтенант?

На какое-то мгновение мне кажется, что он лишился дара речи.

Затем…

— Сэр, — хрипит он, — прошу вас, простите меня…

Делалье провожает меня до самой двери.

— Соберите личный состав завтра на плацу ровно в десять ноль-ноль, — говорю я ему на прощание. — Мне придется сделать заявление касательно недавних событий, а также последующих действий.

— Слушаюсь, сэр, — отвечает Делалье, не поднимая взгляд. Он ни разу не посмотрел на меня с тех пор, как мы уехали со склада.

Однако мне надо беспокоиться совсем о другом.

Кроме дурацкого поступка Делалье, у меня масса других дел, которыми необходимо заняться прямо сейчас. Я не могу себе позволить усугублять и без того сложную ситуацию, и мне нельзя отвлекаться. Ни на нее. Ни на Делалье. Ни на кого было то ни было. Мне нужно сосредоточиться.

Как же не вовремя меня ранили!

Новости о случившемся уже вышли на общенациональный уровень. Гражданские лица и соседние секторы теперь знают о произошедшем у нас ЧП, и нам необходимо свести слухи о нем к наиболее достижимому минимуму. Мне придется каким-то образом минимизировать последствия оповещений, разосланных Делалье, и в то же время подавить любые поползновения к бунту среди гражданских. Они и так уже почти на грани, и достаточно одной искры или намека на неповиновение, чтобы они вышли из-под контроля. И хотя их погибло очень много, они, по-видимому, не понимают, что сопротивляться Оздоровлению — значит навлечь на себя еще большие страдания, а это неизбежно приведет к новым жертвам. Гражданских надо усмирить любой ценой.

Я не хочу войны в своем секторе.

Сейчас, как никогда раньше, мне нужно контролировать себя и сферу своей ответственности. Но мой ум мечется, мое тело устало и измучено раной. Весь день я был на грани обморока и сейчас не знаю, что мне делать, как взять себя в руки. Слабость чужда моему существу.

Всего за два дня этой девчонке удалось искалечить меня.

Я проглотил еще этих отвратительных таблеток, но сейчас я слабее, чем утром. Я думал, что смогу перенести боль и страдания, причиненные раной в плечо, но они никак не хотят отступать. Теперь я в полной зависимости от того, что поможет мне пережить предстоящие трудные недели. От лекарств, врачей, постельного режима.

И ради чего — непонятно.

Это почти невыносимо.

— Остаток дня я пробуду у себя, — говорю я Делалье. — Распорядитесь, чтобы мне приносили еду и не тревожили меня, если не поступят новые данные о беглецах.

— Слушаюсь, сэр.

— Это все, лейтенант.

— Так точно, сэр.

Я сам не понимаю, как мне плохо, пока не закрываю за собой дверь спальни. Я с трудом добираюсь до кровати и хватаюсь за спинку, чтобы не упасть. Меня снова прошибает пот, и я решаю скинуть верхнюю одежду, в которой был на сегодняшнем выезде. Я срываю с себя блейзер, который утром небрежно набросил на раненую руку, и падаю на постель. Меня вдруг начинает бить озноб. Моя здоровая рука дрожит, когда я тянусь к кнопке вызова врача.

Мне нужно наложить на рану свежую повязку. Мне нужно съесть что-нибудь существенное. И больше всего мне нужно по-настоящему помыться, что кажется совершенно невозможным.

Надо мной кто-то склоняется.