что обнародовать обнаруженный факт не стоит. Подтверждение этой мысли я получил после одного досадного прокола, о котором не люблю вспоминать. Но неприятная ситуация научила меня не открываться окружающим.

Я не испытывал никакой приязни ни к кому, но со временем я стал превосходно разбираться в механизмах возникновения и развития чувств. Я умело их изображал, а также я мастерски начал манипулировать другими, пользуясь их слабостями. Ведь чувства – ни что иное как слабость.

С каждым новым годом другие стали вызывать во мне не просто индифферентность. Презрение – вот что я чувствовал по отношению ко всем вокруг. Глупые люди, страдающие от глупых надуманных проблем. Но как мне это было на руку и как помогло в жизни! Как просто управлять безвольными марионетками, которые постоянно готовы пустить слезу или размазаться из-за абсолютно не существующих и выдуманных трудностей. Смешно, но именно эти бесхребетные существа сами позволили мне построить сытую и размеренную жизнь. Впрочем, как и всем остальным, кто понял жизнь. Миром могут властвовать лишь бесчувственные.

Но еще задолго до того, как эти слюнтяи невольно помогли мне стать тем, кем я стал, у меня появился новый интерес. Меня невольно будоражила мысль: что будет, если по моей вине кого-то из этих людишек не станет? Однако физическая расправа никак меня не привлекала. Это грубо, это пошло. Нет, я придумал кое-что другое. Нечто более леденящее душу.

Соблазн появился у меня лет в пятнадцать, а с ним и идея. И первой жертвой стала безумно влюбленная в меня девушка. Поначалу я ей подыграл, ответил на ее неловкие попытки объясниться и быть рядом. Я говорил то, что она хотела услышать от меня, а сам смеялся. Как же я смеялся внутри себя! Она была счастлива, но недолго. А через не самый долгий промежуток времени ее не стало совсем.

Девушка Н.

Я сидела на полу в каком-то закутке, а перед глазами у меня пробегали отрывки из памяти, которые я пыталась прогнать вон, закопать, выбросить – что угодно, лишь бы никогда снова не возвращаться к этому. Долгое время у меня получалось отлично, но теперь прошлое вырвалось наружу и не отпускало меня.

…Мне восемь, и в меня летит табуретка, которую в белой горячке швырнул отчим. Я уворачиваюсь, но кончик деревянной ножки все равно по касательной проходит по руке, и на ней остается заноза – табуретка старая, самодельная, не доведенная до ума. Я плачу, бегу к входной двери, распахиваю ее и выскакиваю в подъезд, а оттуда – на мороз, в одном лишь только домашнем платьице.

…Мне одиннадцать. У меня день рождения, и я надела свою лучшую праздничную блузку, а к ней – юбку в складочку. Я жду друзей и молю Бога, чтобы хоть раз в жизни все прошло нормально. Вечер – такая сборная солянка, вместе и мои приятели, и их родители. Все идет нормально, я даже чувствую себя счастливой, но в разгар невероятного, по моим детским представлениям, пиршества, отчим напивается и внезапно начинает грязно ругаться. Как апофеоз – он возвращается из туалета, забыв надеть штаны. И нижнее белье. Такого позора я никогда больше в жизни не испытывала. Дети – жестоки, в подростковый период особенно. Кажется, после этого я растеряла всех своих немногочисленных друзей.

…Мне семнадцать. Дождавшись, пока отчим накидается до отключки, я беру заранее собранную сумку со своими весьма скромными пожитками и выскальзываю в раннее-раннее утро. Я говорю себе – я не вернусь больше никогда, я ни за что больше не переступлю этот порог.

…Мне девятнадцать. И данное самой себе слово приходится нарушить. С трудом мои контакты разыскала бывшая соседка и настоятельно попросила приехать – отчим перестал выходить из квартиры, а по этажу распространялся ужасный запах. Я говорила, что меня ничего больше не связывает с тем местом, но она начала меня стыдить, и внезапно во мне разгорелось невероятное чувство вины. И я приехала. Отперла дверь ключом, который почему-то так и не смогла выбросить, вошла внутрь, а по пятам за мной шел вызванный той же соседкой участковый.

Перед дверью в комнату отчима я закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула, чуть не скончавшись от омерзительной вони. Я так не хотела переступать порог и открывать веки, но я это сделала. Перед моим взором было раздутое тело полуголого отчима, который лежал в луже собственной рвоты. Эта картина была настолько омерзительна, что поверьте, я никогда не хотела бы видеть ее вновь.

Но вот сейчас в моем настоящем спустя уже лет восемь после этого она возникла как наяву и никак не хотела исчезать. Я рыдала, я просила – не знаю даже, кого – чтобы это прошло. Но это никак не проходило. Вокруг бродили люди, мне что-то говорили, но я не слышала – в ушах стоял гул, как и в тот день, уже много, по моим меркам, лет назад.

Девушка М.

Мать куда-то ушла. Я посидела некоторое время на диване. Потом решила приготовить к ее приходу обед – и так все время орет на меня, хоть немного подмажусь к ней. Вытащила из холодильника продукты и приступила. Периодически я немного залипала и отвлекалась.

Наверное, именно поэтому пока занималась делами, потеряла счет времени. Тут пришла мать. Скинула с себя куртку и зарулила в кухню.

– Я обед сделала, – ровным тоном сообщила я.

– Запах странный, – вместо благодарности мать сморщилась. Подошла к плите, открыла кастрюлю. И встала, как вкопанная.

– Что готовила-то? – отмерев, спросила мать.

– Суп, – безмятежно ответила я.

– Суп… Да тут плавают хлопья овсянки, неочищенная луковица и полусырое мясо, – сдавленно произнесла она. Некоторое время нерешительно переминалась с ноги на ногу и сказала:

– Я записала тебя к врачу. К хорошему. На следующей неделе пойдем.

– Ага, – индифферентно ответила я. Мне было неинтересно. Надо же, напортачила с супом, как же так. Я пожала плечами и ушла в комнату. И тут это впервые началось. Я услышала голос. Он звал меня и что-то шептал. Я пока не могла разобрать, что шепчет мне голос, но от этого шепота по всему телу шли мурашки.

Психопат

Мы встречались всего восемь месяцев. Через два месяца я начал то, что задумал. Я внезапно исчезал. На несколько дней, иногда даже на неделю. Она звонила, звонила безостановочно. Когда я появлялся, она плакала и кричала, что так нельзя. Я приводил железобетонные доводы, мол, она не права – и в итоге она сама начинала верить, что закатила