Вот я и готова сопровождать воротилу на открытии его отеля.

Пока еду в салоне автомобиля с росчерком трезубца на бампере, наблюдаю за вечерним городом, который разрастается шумом тысяч автомобилей.

Благодаря свету фар скоростная трасса напоминает бурный поток железной реки, наполненной бликами. Живая река, что шумит звуками тормозов и скрежетом шин…

Улыбаюсь грустно.

Вожу пальцем по теплому стеклу и вздыхаю.

Я полюбила эти стальные джунгли. Более того, я выжила в них…

Сегодня я модель, достигшая значительных успехов.

А еще вчера…

Вчера я была совсем девчонкой, выброшенной в эти самые джунгли без подушки безопасности, без денег и, наверное, все же без будущего…

Как же я была шокирована, когда первые оказалась в центре. Помню себя стоящей наперевес с маленьким рюкзаком за спиной и старым чемоданом с покореженным колесом, который катился по дороге с неприятным скрежетом.

В нем уместилось все мое богатство. Несколько сменных вещей, памятных безделушек и плитка шоколада.

Провинциальная простушка надеялась на лучшее. Учеба в городе могла помочь устроиться в жизни.

Родители верили, что, пожив у тетки и получив образование, я смогу жить лучше, чем они. Нищие крестьяне, фермеры, по которым слишком сильно ударил всеобщий кризис, прошедший по стране и передавивший весь малый и средний бизнес.

Помню, как спускаюсь с поезда и замираю с открытом ртом, буквально потерявшись в водовороте человеческого потока, и расплачиваюсь за свою невнимательность.

Тетки на перроне нет.

— Эй, деревенщина! Посторонись!

Тычок в бок и я лечу носом на бетон, стесав ладони, не успеваю подняться, как кто-то срывает мой рюкзак и бежит сквозь толпу.

— Стой! Стой!

Кричу, размазывая горькие слезы напополам с кровью и грязью по щекам, но толпе до меня нет дела.

Поток течет, я получаю удары со всех сторон.

Впервые оказавшись в столь людном месте, отданная на съедение толпе, я испытываю настоящий шок, боюсь, что меня просто растопчут люди, спешащие и не умеющие остановиться…

Опять улыбаюсь, в воспоминаниях воскресив себя прежнюю, с взъерошенными волосами, с ободранными коленками и огромными глазами, наполненными священным ужасом перед неизвестным.

Сказать по правде, тогда пара человек все же обернулись, но пошли дальше.

Первый урок черствости большого города пройден.

Я потеряла кошелек, старый телефон и все сбережения, зашитые мамой в подкладку рюкзака.

Я сижу на скамье и тихо плачу, кутаюсь в свою курточку и держусь со всей силы за ручку чемодана.

Девчонка. Одна. Тетка так и не приезжает за мной.

Урок номер два дан в тот же день. Не надейся на помощь. Никто не протянет руки, никто не поможет подняться.

— Красавица, помочь?

Выплакав глаза, поднимаю взгляд, заметив слишком уж заинтересованные лица странных людей, ошивающихся без дела на вокзале и изучающих меня.

Главный из них улыбается желтозубым ртом и чешет заросшую бороду.

Меня передергивает.

Все же нахожу в себе силы и встаю:

— Все хорошо. С парнем поссорилась.

Тащу за собой жутко скрипящий чемодан и стараюсь не выбиваться из толпы.

На перроне мне делать нечего.

Адрес тетки также в кошельке, бережно выведенный мамой на куске бумаги.

Я могла бы остаться ночевать на улице, если бы не запомнила его.

Нам было обещано по телефону, что я поселюсь в отдельной комнате с вполне приемлемыми условиями, чисто и убрано, светло, а большего мне и не нужно.

По факту оказалось, что меня поселили в коморку под самой крышей.

Родители договорились посылать добродушной Жанне ежемесячно определенную сумму на мое содержание.

И я была уверена по веселому тону сводной сестры матери, что мне будут рады…

Ошибалась.

Как же я ошибалась…

Воспоминания прерывает звонок, и я роюсь в сумке, отвечаю надоедливому Флауэру:

— Что еще, Ридли?!

— Послушай, Аврора, Иван Кац клиент экстра-класса. Крайне могущественный. Его слово — руководство к действию. Не перечь ему…

Звоночки начинают напрягать сознание, уже готовлюсь, чтобы задать пару вопросов, как агент обрубает:

— У меня вторая линия. Просто будь умницей, Рора. Помни, что на кону все!

Хмурюсь, рассматривая мобильник. В голосе Ридли я уловила нотки паники напополам со страхом…

Кто же такой этот Иван Кац, что даже его имя произносят с неким трепетом, пропитанным паникой?

Мне все больше не нравится ситуация, в которую меня впутали. Бросаю взгляд на молчаливого водителя.

Так и хочется сказать, чтобы разворачивал машину и ехал обратно к моему дому.

— Мы скоро будем на месте.

Словно в ответ на свои мысли слышу грубый голос водителя.

Ты слишком громко думаешь, Аврора. Мысленно пинаю себя.

— Два часа вытерпеть, только два часа, — убеждаю себя, а сама кручу слова Ридли как на повторе:

Помни, что на кону все!

Да. Я все помню.

И опять лечу на скоростном поезде в свои воспоминания.

К тому, как я достигала этого “всего”…

— Ай! — взвываю и отпрыгиваю, поджав ногу, поднимаю пробитую подошву и вижу ржавый гвоздь, торчащий из резины.

Выковыриваю железяку и плачу, смотря на дыру.

Моя единственная обувь…

Сжимаю несчастную ручку чемодана, сцепляю зубы и упрямо продолжаю идти.

Дойдя до нужного здания в сгущающихся сумерках, голодная, уставшая, напуганная, озирающаяся по сторонам на каждый звук, стучусь в обшарпанную дверь с цифрой тридцать семь.

Я запомню эту цифру на всю жизнь, обзаведясь пунктиком.

Меня будут считать сумасбродной моделью, которая, исколесив весь мир, никогда не останавливается в номере отеля под цифрой тридцать семь.

Продрогшая, дрожащая, я стучу в дверь, пальцы уже болят, наконец, мне открывает тучная женщина со злым темным взглядом.

— Явилась-таки?! Где шлялась-то столько?! — с порога.

— Я упала и у меня украли рюкзак с кошельком, я пешком дошла…

Отвечаю в нерешительности, но на одутловатом лице не проскальзывает ни доли сочувствия или хоть капельки жалости.

— Бестолочь.

В сердцах бросает родственница и махает небрежно рукой, приглашая войти.