– Двух щеглов в силки поймал, – отвечает Степка. Он привык, что я так спрашиваю. Мне всегда интересно, что у людей в голове. – Думаю: даст за них завтра почтарская дочка полтинник или пожадится? А ты о чем?

– А я, Степка, скоро замуж пойду, – важно говорю я.

– Чего мелешь?! – Степка вскакивает с камня и встает передо мной, почесывая одной ногой другую. Штаны ему опять коротки – он быстро растет, а мухи кусают за голые лодыжки.

– Ничего не мелю, – обижаюсь я. – Вот те истинный крест, коли не веришь. Мне отец из самой Москвы будущего мужа выписал. Родственник покойной хозяйки, собой хорош и зовут благородно – Александр.

– И он на тебе, такой, согласен жениться?! – ахает Степка.

– Он – такой или я – такая? – уточняю я.

– Он такой, и ты – такая, как есть, – двигает подбородком Степка. – Так что – согласился уже?

– За отцовы деньги и на козе женишься, – рассудительно говорю я. – Он-то сирота, своих средств нету. А ты б разве отказался, если бы тебе предложили? – усмехаюсь.

Степка краснеет. Это получается забавно – прежде всего у него краснеют оттопыренные уши, потом шея, а уже после краска брызжет на все лицо, так, что голубые глаза светлеют почти до прозрачности Синих Ключей, а брови и ресницы кажутся совсем белыми.

– Да ты же малая еще, – говорит он.

– Ну не сейчас, потом, когда подрасту. А?

– Нет, – говорит Степка, подумав. – Я б на барышне из усадьбы нипочем не женился. Даже на тебе.

– Почему это? – Я оттопыриваю губу – обиделась. Не то чтоб я собиралась немедленно за Степку замуж, но такое откровенное пренебрежение… да еще со стороны того, кого я за друга считала…

– Ты ж мной всю жизнь помыкать будешь, а кому оно надо, – объясняет Степка.

– А как ты хотел – чтоб ты помыкал?

– Конечно, – соглашается Степка. – Жена да убоится мужа, так Господь заповедал.

– А нельзя разве, чтобы никто – никем? – уточняю я.

– Нельзя, – вздыхает Степка. – Так уж испокон устроено. Господа мужиками помыкают, мужики – бабами, бабы – детьми со скотиной…

– А взять и перевернуть? – предлагаю я и в тот же миг ярко представляю себе мир, где всем правит наш племенной бык Эдвард.

Подробно рассказываю Степке, как оно будет.

– Вечно ты глупость какую выдумаешь, – ухмыляется Степка.

На самом деле воображаемые приключения тирана Эдварда ему нравятся – я же вижу. Солнце уже зашло, снизу, с полей и озера, прилетел пронзительно-холодный ветерок. Я ежусь и прошусь к Степке в тепло. Он распахивает полу своего зипуна и пускает к себе – погреться. У Степки жесткая, но уже широкая грудь и ребра как стиральная доска. Я провожу по ним пальцем, он подпрыгивает и дерет меня за волосы.

– Ну расскажи еще, как Эдвард со скотником уездом правят, – просит Степка. – Вот заместо отца Даниила в церкви у них кто? Небось хряк ваш Васька? А попадьей – матка евонная с поросятами, да? Ах-ха-ха!

Я взяла с собой в тряпицу кусок хлеба с солью и сидела в вазоне с самого утра. Догадывалась, что нянюшка Пелагея ищет меня по всей усадьбе, чтобы хоть как-то привести в порядок к приезду Александра Кантакузина, но что мне? И что ей – в первый раз, что ли?

Коляску с кучером отец на станцию не послал, видимо, счел, что не велика птица. Я издалека увидела, что везет Александра мужик из Черемошни. Хотела досидеть до их подъезда, но отчего-то спрыгнула и спряталась за пестренький по осеннему времени куст.

Потом побежала через парк, но возница успел раньше – гнал лошадку по аллее, желая, должно быть, поскорее выпить на кухне чарочку и заесть Лукерьиным пирогом. На парадной лестнице меня караулила Пелагея. А в конторе, через крытую галерейку которой я хотела прошмыгнуть в дом, – Тимофей. Ему-то я и попалась. Надо было лезть в окно в торце северного крыла.

Пока меня втроем (Пелагея, Настя и Тимофей) причесывали, умывали и переодевали, я думала: позовут в столовую к обеду. Не позвали, наверное, отец, не зная, чего от меня ждать, не хотел сразу пугать нового насельника. Вдруг я запущу в него картошкой, вылью за шиворот компот или сделаю себе татуировку из ежевичного десерта?

После обеда Александр пошел погулять и посмотреть усадьбу. Мы с Пелагеей видели сверху, как он долго стоял у фонтана, но я ничего не могла сделать. Потом Пелагея немножко успокоилась и предложила нам прилечь и отдохнуть. Я сразу согласилась. Когда нянюшка заснула, я скатала коврик в ком под одеялом, оделась и осторожно отправилась на разведку. Начала, конечно, с кухни. Там, как всегда, казалось, что идет война. Лукерья, словно полководец, ведет и бросает в бой полки кастрюль, взводы сковородок, батареи чугунков. Кругом чад, зарево, грохот, ругань и призывы к атаке. Я привыкла, а многие в первый раз пугаются.

– Лукерья, ну как тебе Александр? – спросила я, пробравшись сквозь сражение, ведущее всего лишь к приготовлению ужина.

– Худой, – ответила Лукерья. Предсказуемо. У нее для людей только две градации – худые и в теле. Если бы Александр оказался в теле, его бы пришлось возить на тележке…

Настя на лестнице полировала замшей перила.

– Настя, ты Александра видела? Что скажешь?

– Пригожий молодой человек, – сказала Настя и яростно затерла грязное пятно, оставленное, должно быть, моими руками. – Приличный. Сразу видно – ученый, себя в чистоте соблюдает и со всякой шантрапой не водится.

Тимофей посмотрел на меня с настороженностью, но поскольку в данный момент относительно меня никаких указаний не поступало, решил ничего не предпринимать.

– Тимофей, что ты об Александре?..

– Ндравный барич, – подумав, сказал камердинер отца. – Глазами так и зырк-зырк… Но Николай Петрович его обломают, это уж к гадалке не ходи…

Конюх Фрол блеснул узкими темными глазами.

– Пустой человек – сразу видно. В конюшню заглянул и вышел сразу. Ничего не спросил, ни одной лошади не огладил, морковку не дал.

Степка на заднем дворе чистил самовар.

– Ну чё, видал моего жениха? – вызывающе спросила я.

– Делать мне больше нечего, – хмуро ответил Степка. – За женихами гоняться. Сама за ним смотри.

– Он, между прочим, студент, – решила я еще поддразнить Степку.

– Подумаешь, – сказал Степка. – Видали мы!

– Где это ты студентов видал?

– Да сколько хочешь. Агитаторы в Торбеевку сто раз приезжали, за оврагом речи говорили, а я с Ванькой глядеть ходил.