Зимой во дворе залили каток. Огородили его снежным валом, усаженным нарубленными елочками, чтобы не очень заносило метелями. Елки украсили мишурой и звездами. На краю плотник сколотил деревянную гору, которую тоже залили водой. С нее можно было кататься на дощечке или в специальных салазках и ехать чуть не до конца северного крыла. В большой гардеробной все гости переодевались в специальные телогреи, жакетки и штаны. Коньки приделывали уже прямо на катке, сидя на бортике фонтана, на который для тепла стелили лапник и куски войлока поверх него. Александр и Максимилиан дали мне немецкие стальные коньки и показали, как на них кататься. Даже попытались вытащить меня на лед вместе со всеми. Лучше бы они этого не делали. Я так заехала Максимилиану коньком по ноге, что мне потом было даже немного стыдно.

По вечерам по углам катка ставили плошки с огнем, а у скульптуры в фонтане укрепляли пять факелов, которые нещадно чадили. У каждого из катающихся людей было много подвижных теней, которые гонялись за ними по тускло блестящему льду и то укорачивались, то снова удлинялись. Если приезжали барышни, то они, катаясь, вскрикивали и хихикали высокими голосами. Студенты, шлепаясь со всего размаху на лед, ухали и ругались. Когда ехали с горки, все визжали, как поросята, когда их режут. Как-то в вечер я провела через контору в дом поповну Машу и тихонько, из окна бильярдной, показала ей все.

«Правда, на твой любимый ад похоже?» – спросила я.

«Тьфу на тебя, безбожница! – сказала Маша и, подумав, добавила: – Однако ты права. Бесовские игрища всё».

Мне почему-то показалось, что ее завидки берут.

В темноте вечернего парка часто собирались в компанию молодые крестьяне в огромных валенках, и крестьянские девушки, подвязанные платками, лузгали семечки и наблюдали за барским развлечением, обсуждая сноровку молодых людей и стати девушек (некоторые из них катались в коротких юбках, а иные – в штанах). С барской стороны крестьян как будто бы никто не видел.

Я не могу выговорить имени Максимилиана. Где-то в середине слова язык прилипает к нёбу и начинает там вибрировать: «ли-ли-ли…» Поэтому приходится звать его Максом, как все, хотя это трескучее сокращение нравится мне ничуть не больше, чем «Алекс».

Однажды ночью я сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела, как звездные острова медленно плывут по небу. Мне нравится та музыка, которая всегда при этом звучит. Я не знаю, как она называется и что ее производит, но она очень красива.

И вдруг я увидела, что с холма вниз в открытое поле идет фигурка человека в крылатке. Это мог быть только Максимилиан. Я как будто бы даже видела, как развеваются его светлые волосы и играют в них синие искры. Но куда и зачем он идет? В поле глубокий снег. Впереди – только перелески и лед Удолья. Но он все шел и шел, уменьшаясь, а потом и вовсе исчез в снежном вихре.

На исходе зимы Максимилиан и Александр привезли из Москвы в Синие Ключи Юлию фон Райхерт и ее подругу, курсистку Надю. Надя носила пушистую короткую стрижку, увеличивающую голову, накинутый на плечи плед и большие дымчатые очки. Мне она казалась похожей на слегка очеловечившуюся сову. Легко было представить себе, как лунной ночью она летает над полями и перелесками и ловит петляющих по снегу зайцев. Во всем ее облике имелось что-то хищное. Однажды я подложила ей на тарелку с орешками кусок сырого мяса, чтобы посмотреть, что будет – вдруг она его съест? Надя мясо есть не стала, но и скандала поднимать тоже – спокойно свистнула собаку и отдала кусок ей. На курсах Герье Надя училась физике и химии.

Юлия приходилась какой-то дальней родственницей обоим молодым людям. Макс называл ее кузиной. Александр не называл никак и даже не смотрел на нее напрямую, только исподлобья и наискосок, как-то странно вывернув шею. Я сразу поняла, что Юлия приходится родственницей покойной хозяйке – она была очень на нее похожа. То же пепельное облако волос вокруг высокого лба, медленно глядящие, удлиненные к вискам серые глаза, розовая свежая улыбка, едва заметная на строгом лице. Она казалась старше обоих кузенов и двигалась как будто в воде. Я сразу изготовилась ей служить. То, что Александр явно стремился к тому же, мне совершенно не мешало. Но надо было как-то сообщить ей о моей готовности. Ведь она со мной совсем не разговаривала и даже как будто меня не видела. Я пошла в оранжерею, нарвала цветков с только что расцветших азалий – от розовых до фиолетовых они составляли очень красивую гамму, – принесла их в подоле в столовую, где молодые люди обедали, и высыпала перед Юлией на стол. Несколько цветков упали в тарелку с грибным супом и плавали там вместе с грибами и кусками картошки.

Юлия отшатнулась, а я сразу выбежала вон из столовой.

Но не убежала совсем, а спряталась за дверью. Когда Максимилиан, стремительно выскочивший из-за стола, выглянул в соседнюю комнату, он меня не заметил. Я знала, что Юлия должна все правильно понять, но хотела все-таки убедиться…

– Какой кошмарный ребенок! – сказала Юлия, ложкой вылавливая из тарелки цветки и сметая их на пол вместе с теми, которые упали на стол. – Такие явные признаки дегенеративности, прямо как с картинки в медицинском учебнике… Скажите прислуге, пусть унесет тарелку. Я не буду больше есть, мало ли откуда эти цветы…

– Они из оранжереи, – сказал Максимилиан. – Я там был, азалии цветут, как в Крыму.

– Алекс, что она имела в виду? – спросила Надя. – Эти цветы для Юлии…

– Да, действительно. – Юлия зябко повела плечами. – Мне даже как-то не по себе сделалось…

– Никто не знает, что имеет в виду Люба, когда она делает то или это, – сказал Александр. – Догадаться невозможно, а она сама не может или не хочет объяснить.

– Да уж… – Юлия повела плечами еще раз, добавив к этому движение глаз. Макс вскочил и накинул ей на плечи ажурный шерстяной платок, который лежал на кресле. Алекс ожег Макса неприятным взглядом, которого тот не заметил. – Таких… такие существа, конечно, должны жить отдельно от нормальных людей… Под тщательным присмотром…

– Я беседовал с ее воспитательницей, – сказал Максимилиан. – Она утверждает, что Люба все понимает, умеет читать и писать, может быть прекрасной рассказчицей. К тому же ее совсем не боятся животные, птицы и даже гады земные…

– А вот я боюсь! – воскликнула Юлия. – Наверное, это потому, что я не гад земной, а обычная женщина…

– Однажды она напустила мне полную постель лягушек, – хихикнул Александр.

– Господи, Алекс, ну зачем ты сказал! – с упреком воскликнула Юлия. – Теперь я буду бояться подходить к кровати. И вообще… Неприятно думать, что она где-то здесь есть и явно что-то… что-то такое обо мне думает… Макс, а мы не можем теперь же уехать к твоим родителям, в Пески?