вполуха слушала разговор и едва не хмыкала — как же, плевать ей, ага! То-то она случайно отличница и комсомолка, во всём участвует и ни от чего не отказывается.

— Уши греешь, белоручка?! — заметила что-то на лице Ивановой Лида. — Делом займись! Или боишься импортный костюмчик заляпать?

Чёрные злые глаза Козичевой резали без ножа. Цыганская кровь бурлила в её венах, и связываться с девушкой Маше не хотелось. Она смущённо осмотрела свои сине-зеленые штаны и кофту, чистые и опрятные, не похожие на одежду других, вздохнула, в очередной раз вспомнив отца, который сейчас служил на крайнем севере, и нехотя потянула руки к сорнякам.

— Ты что делаешь?! — сдавленно завыла Люда, и Маша с трудом удержалась, чтобы не бросить ей в лицо охапку травы. Как же она её достала… всезнайка, правдорубка, комсомолка несчастная!

— Отстань… — только и выдавила Иванова.

— Ты же дёргаешь свеклу вместе с травой!

— Что ты орёшь! — девушке стало стыдно, а когда несколько девочек обратили на них внимание, её щёки заалели.

— Ты же так всё изничтожишь… — едва слышно пропищала Люда. — Ты что, свёклу никогда не видела?!

Девочки встретились глазами, и Новосёлова притихла. Она многое прочла в испуганном, смущённом и взбешённом взгляде, и осторожно прошептала:

— Поли пока между грядок, а сама смотри на меня. Я покажу тебе, где свёкла. И никто ни о чём не догадается.

Людмила стала работать медленнее. Она не спеша рвала мокрицу с крохотными листиками, выдирала крепкий вьюнок — в народе повилика, ещё не слишком колючий бодяк, тоненькие одуванчики, и оставляла крохотные кустики нежного зеленого цвета. Сперва Маша не смотрела и яростно драла междурядье, от чего вскоре слегка онемели пальцы. Но затем буря в душе стихла, успокоилась, подули мягкие ветра, и глаза сами повернулись к закалённым рукам Новосёловой. Та делала вид, что ничего не замечает, и в душе Ивановой дала первые всходы благодарность.

Жара медленно пронизывала воздух невидимыми нитями, так что скоро они накалились и завибрировали над бескрайним зелёным полем. Ребята устали. И если с одной стороны слышались шутки, смех, веселые истории — там была Валентина Михайловна, а с другой — подколы, перепалки, ссоры — вотчина Верки Исаевой, то теперь все притихли и на каком-то отчуждённом автомате дёргали и дёргали бесконечные сорняки.

Первой сдалась Ириша Сидорова. Она выгнула спину дугой, подперев её ладонью, и застонала, точно столетняя бабка:

— Может хватит уже?.. У меня пальцы ничего не держат!.. Валентина Михайловна! — неожиданно прорезался звонкий голос. — Когда мы на речку пойдём?

— Ира! — оборвала её раскрасневшаяся на жаре Люда, которая всегда всё видела, слышала и знала лучше всех. — Когда учительница скажет, тогда и пойдём!

— Да это невозможно столько полоть… В прошлом году хотя бы тяпки были, почему в этом их не выдали? — законючила девушка, но всё-таки нагнулась и нехотя продолжила дёргать ненавистные сорняки.

— А помнишь, какие в прошлом году мозоли были от тяпок?

— Так, ребята! — воскликнула Валентина Михайловна, и комсорг разочарованно обернулась. Вся её нравоучительная лекция откладывалась. — Все молодцы, идём на обед!

Ириша победоносно улыбнулась, смахнула со лба прилипшие светлые волосы и первая побежала с поля. Увидев, что кто-то вырвался, школьники быстро бросили грядки.

— Девочки! Подождите! Ребята! Мы же ещё не посчитали, кто столько успел! — испуганно выкрикнула Людмила и пошатнулась.

— Тебе сейчас голову припечёт, — поравнявшись с ней, негромко сказала Маша. — Ты без панамки.

— Панамка мне ни к чему! — задрала нос Новосёлова, как будто и не было между ними никакой оттепели. — Ты запомнила свою гряду?

— Зачем?

— Чтобы потом…

— Никто не хочет этим заниматься, почему же ты не понимаешь… — без вопросительной интонации с досадой проговорила Маша. — Оставь всё, как есть.

— Но пока мы шли сюда, все придумывали названия бригад и лозунги… Так же веселее.

— Значит, кому-то нет.

Иванова не стала разводить демагогию и поспешила за остальными. Надо скорее убраться от Новосёловой, пока она не привязалась к чему-нибудь ещё!

Уставшие ребята под предводительством Валентины Михайловны возвращались обратно. Жёлтая просёлочная дорога разветвлялась в две стороны. Один её рукав огибал озеро и уводил в деревню, а другой шёл в коровник, рядом с которым огородили высоким забором большую площадь.

— Я точно знаю! — долетел обрывок разговора до Маши, которая случайно оказалась около Лиды. Лицо черноглазой девочки внезапно потеплело, а в зрачках, что сливались по цвету с радужкой, плясало лукавство.

— Слышала, о чём они говорят? — спросила Козичева одноклассницу.

— Нет, не слышала.

— О бешеном быке! — понизила голос та.

— И что с ним? — не смогла унять любопытство Маша.

— Он насмерть забодал несколько человек, сбежал и бродит где-то в колхозном саду… — перешла на шёпот Лида, а Иванова вдруг расслабилась и улыбнулась.

— Очередная глупая страшилка.

— Не веришь?

— Конечно, нет.

— Но ты же знаешь, кто такие быки-производители?

— Что-то слышала…

— Знаешь, какие они злые?

— Не злее обычных животных, — не согласилась Маша. Испугать её такой ерундой было невозможно. В жизни она видала и пострашней…

— Хочешь, я тебе его покажу? — с деланной лёгкостью спросила Лида, а у самой едва сдерживалась улыбка.

— Да не очень…

— Испугалась, городская фифа? — зло ухмыльнулась одноклассница, и Маша с тоской поискала в толпе Новосёлову. Вот где она, когда так нужна?!

— Ничего я не испугалась. Просто мне это не интересно.

— Испуга-а-а-алась, я же вижу! — подзадоривала Козичева.

— Можешь думать, как тебе хочется.

— А Машка у нас трус! — во весь голос заявила Лида, и все вокруг стали с любопытством оборачиваться и прислушиваться, ожидая продолжения. — Она боится идти смотреть бешеного быка!

— Фу-у-у! Тру-у-у-ус! — подхватила Вера Исаева, и кто-то рядом с ней загоготал.

— Да пожалуйста, показывай своего быка! — не вытерпела Маша, у которой уже неистово колотилось сердце.

— Нет уж, ещё помрёшь со страху! А мне потом отвечать! — язвительно улыбнулась Лида и ускорила шаг, чтобы нагнать Иришу.

Сконфуженная, разочарованная и разозлённая Маша отстала и волочилась позади всех. Нет, она никогда не найдёт своего места в Аничкино, да и не хочет находить. Она хочет домой, в город, в свою комнату с пожелтевшими обоями, к письменному столу и зеленой настольной лампе, к книжному шкафу и маленькой кровати у стены. Чтобы папа возвращался с работы, а она разогревала ему суп, который неумело сварила вчера, а потом они немного поговорят о школе, о делах, вспомнят маму… Сердце Маши болезненно ёкнуло, глаза защипало, и она настойчиво отогнала грустные мысли. Не сейчас, не время и не место предаваться горю.

Проголодавшиеся и оттого разбуянившиеся школьники ввалились в колхозную столовую, просторную, но душную, со множеством светлых столов и стульев. На широкой стене между окнами