Так вот, значит, были у этого Смайли и терьеры для ловли крыс, и петухи, и коты, и чего только у него не было; назови любую животину, и окажется, что та на дворе у него водилась. Однажды он словил лягушонка, принес его в дом и заявил, что будет учить мальца уму-разуму; три месяца он только и делал, что учил его прыгать, а больше не делал ничегошеньки. И выучил же, будьте покойны! Он легонько подталкивал лягуша сзади, и тот подскакивал, что твой блинчик на горячей сковороде, и кувыркался раз, а то и два, если разгон был хороший, а приземлялся, как кошка, на все четыре лапы. Он также приучил лягушонка ловить мух, да так натаскал его на это дело, что тот ни разу не промахнулся: стоило ему увидеть муху, и, считай, ей конец. Смайли твердил, что лягуша этого хлебом не корми, дай учиться всяким трюкам, и обучился он у него почти всему. Охотно верю: ведь я воочию видел, как Смайли сажал Дэниэла Вебстера на этот самый пол – Дэниэл Вебстер – так лягушонка звали – и науськивал: “Мухи, Дэниэл, мухи!” Я моргнуть не успевал, а лягушонок уже подпрыгивал и глотал муху, сидевшую вот прямо здесь, на этом самом столе, а потом плюхался на пол, аки ком грязи, и принимался чесать в затылке задней лапкой ничтоже сумняшеся, точно всякая лягушка способна на такое дело. Талантом лягуш не кичился, скромный был хлопчик, простой; но, случись кому затеять справедливое состязание среди лягушек по прыжкам в длину, знайте: одним прыжком наш лягушонок покрыл бы такое расстояние, которое до него не покрывал ни один зверь его породы. В прыжках в длину он был силен, так и знайте, и, бывало, Смайли даже ставил на него пару монет, коль те находились у него в карманах. Гордился Смайли своим питомцем – не то слово, и правильно делал, ибо даже ребята, побывавшие в дальних краях и исколесившие все моря, спокойно признавали, что такого умного лягуша в жизни не видели.

История эта начинается так: однажды женщина вернулась с похорон. Женщина хоронила своих умерших, но сгинули они не от долгой болезни; у изголовья и изножья их кроватей не стояли друзья, провожавшие их в последний путь. Нет, эти покойники всплыли из вод, раздувшиеся от долгого пребывания в реке; смерть пришла к ним внезапно, а широко распахнутые глаза смотрели с укором.

Люди увидели женщину, потому что дело было на закате. Солнце село, оставив на небе отпечатки своих ног. Самое время сесть на крыльцо и смотреть на дорогу. Самое время слушать и говорить. Днем эти люди забывали, что у них есть языки, глаза и уши. Днем они были молчаливы, глухи и немы, как ослы или другие твари безъязыкие. Но теперь солнце село, а с ним ушел надсмотрщик, и люди снова вспомнили о том, что в груди их громко бьется человеческое сердце. Они возомнили себя властителями звуков и повелителями мелких тварей. Великие дела творились их устами. С крыльца они вершили суд.

Увидев женщину, вернувшуюся с похорон, люди вспомнили давнюю злобу, которую таили на нее со времен незапамятных. Выудив недожеванную жвачку из недр своей памяти, они смачно глотали ее. Их вопросы жгли раскаленными клеймами, смех стал орудием убийства. Массовая жестокость – вот что это было. Затаенная злоба ожила. Слова сбежали от хозяев и отправились гулять на свободе; вместе они зазвучали стройно, как песня.

Его цыплята устроились на ночлег, и двор опустел. По утрам цыплята заявляют о себе задолго до рассвета, словно не могут дождаться, когда начнется день, а вечером так же не могут дождаться отхода ко сну. Как и вся его семья, Том привык не замечать их утреннего зова, но последние несколько недель просыпался, услышав первое кудахтанье кур, начинавших суетиться еще раньше петухов. Звуки, роняемые ими в первые сумрачные мгновения нового дня, казались ему нежными и торжественными, как звон колоколов. Как цыплята, он стал бояться наступления сумерек и стремился забраться в постель и закрыть глаза, как только наползали тени и тускнел небосвод.

Он зашел в сарай, сел на поленницу и стал раскачиваться, опустив локти на колени. Что-то невыразимое распирало его изнутри; казалось, если заплакать, ему полегчает. Он сидел, раскачивался и наконец заплакал, но легче не стало; а потом он закашлялся от рыданий и кашлял до тех пор, пока накопившееся внутри не вышло, хоть и не полностью, но все же. Дышать стало легче, но какое-то время он еще сидел, раскачиваясь и глядя на свои сапоги, покрытые навозной коркой с налипшим сеном. Утерев глаза платком, он вернулся в дом и сел ужинать с женой и сыном.

УПРАЖНЕНИЕ ПЕРВОЕ: БУДЬ ВЕЛИКОЛЕПЕН