Я ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты была не такой, какая ты есть, и самым большим счастьем в моей жизни было найти тебя. С твоей маленькой уравновешенной головкой и деловым здравым смыслом, направляющим меня, чего мне бояться?

Сейчас самое время сменить лейтенанта Уилсона на посту связи. Один из нас всегда должен быть в пределах слышимости сигнала вызова. Ему еще никогда не приходилось ждать меня! До свидания, дорогая Мэй, до завтра.

ЕСЛИ БЫ ЭТИМ строчкам суждено было сразу встретиться с тобой, я бы не стал их писать, потому что они могли бы только взволновать тебя. Что-то случилось. На этот раз никакой «паутины». Мои дурные предчувствия всегда были очень смутными: мне казалось, что это часть моей беды, но я не мог сказать, в каком направлении ее искать. Мне никогда не приходило в голову, что характер лейтенанта Уилсона может превратиться из неудобного в опасный, но то, что произошло сегодня, показало мне, что, полагаясь на непоколебимое спокойствие Линга, я строил замки на песке. Эти две вещи могут быть еще совершенно не связаны между собой, так как сегодняшнее дело касается меня только косвенно, но отныне я буду жить в особом страхе перед тем, что может здесь произойти.

Линг опоздал на несколько минут из-за какого-то незначительного дела, и поэтому был готов к упрекам Уилсона. Они приняли обычную форму, но в этот раз включали в себя дополнительную черту – предупреждения в стиле «Сколь веревочка ни вейся…» Обычно я, по возможности, стараюсь не присутствовать при их ссорах, но сегодня я случайно наблюдал за китайцем и был поражен, увидев, что завеса его вечного спокойствия на мгновение приподнялась. На его лице промелькнуло выражение, полностью изменившее его черты. Это длилось всего одно мимолетное мгновение, но его хватило, чтобы показать мне существование невидимого вулкана внутри нашего слуги. Затем на его лицо снова опустилась непроницаемая маска. Но этого взгляда дьявольской и мстительной ненависти было достаточно, чтобы показать мне, что мое понимание характера Линга было неверным и что здесь в любой момент может произойти трагедия. Никогда больше я не буду жаловаться на однообразные дни. Пусть каждый день моего пребывания здесь будет таким же однообразным, как и до сих пор, и пусть, наконец, благополучно настанет время, когда мы вместе посмеемся над всеми моими страхами. Никогда еще я не испытывал такой потребности в тебе, дорогая Мэй, как сейчас, потому что если случится что-то подобное, чего я так боюсь, то это нанесет последний удар по моим расшатанным нервам.

8 ОКТЯБРЯ

НЕУЖЕЛИ ТОЛЬКО ВЧЕРА я написал последнюю строчку в этой тетради? То мне кажется, что часы стали короче, потому что время летит с невероятной скоростью, то, если судить по количеству событий, которые происходили одно за другим на секунды, время кажется растянувшимся в вечность. Курок спущен. Никогда больше, Мэй, я не буду сидеть и писать тебе свои мысли в тени той скалы на утесе, возвышающемся над залитыми солнцем волнами. Но сейчас я постараюсь, насколько это в моих силах, записать ужасный отчет о том, что произошло, и о том странном событии, которое за этим последовало. Я благодарен судьбе за то, что мои нервы достаточно восстановились для этого. На самом деле они восстановлены до такой степени, что даже мне самому это кажется чудесным. Совсем недавно я был слишком рассеян, чтобы что-то писать.

Мое последнее письмо к тебе было написано, как обычно, на моем любимом месте на утесе. Закрыв дневник на зловещих словах, которыми я заканчивал это письмо, я некоторое время сидел в полудреме, мечтательно наблюдая за какими-то морскими птицами с огромными крыльями, название которых мне неизвестно, и лениво удивляясь, как всегда, их легкому пренебрежению законами тяготения, как вдруг меня разбудило нечто более эффектное, чем удар грома. Говорят, что у меня феноменальный слух, и он, без сомнения, чрезвычайно острый, но скрытый страх, который со вчерашнего дня лежал в глубине моего сознания, вместе с нервным напряжением, которое так долго угнетало меня, в любом случае заставили бы меня быстро уловить любой необычный звук, доносящийся со станции, которая находится почти в полумиле от утеса.

То, что я на самом деле услышал, было гневным криком – так кричат от неожиданности, от ярости и от чего-то еще, что, казалось, заморозило мою кровь. На мгновение к этому крику примешался второй голос, такой же взбудораженный, а потом грохнул пистолетный выстрел – и все стихло. Сама наступившая тишина, казалось, вселяла ужас в мой разум. При первом же звуке я вскочил на ноги, потом несколько мгновений стоял как зачарованный, а потом со всех ног бросился к зданию станции.

В течение двух или трех минут, которые это могло занять, я не мог отделаться от мысли о сотне ужасных объяснений происходящего, толкавшихся в моей голове. Я боялся найти кого-то из моих напарников страшно раненным, а может быть, и их обоих… Возможно, Линг даже был мертв, поскольку я знал о роковом умении лейтенанта Уилсона обращаться с пистолетом.

Реальность превзошла все мои догадки. Бедный Уилсон лежал на боку, изогнувшись назад, как лук. Его поза и выражение лица были слишком страшны, чтобы их можно было теперь вспомнить, и в нем все еще слабо ощущались последние судорожные подергивания жизни. В спине у него торчал нож китайца, воткнутый по самую рукоять. Китаец же лежал как спящий, но в данном случае это был тот сон, за которым не последует бодрствования – с лицом, на котором уже вновь появилось его привычное спокойствие, и с пистолетной пулей в голове.

МОЯ ДОРОГАЯ МЭЙ, я не могу рассказать тебе, что было сразу же после того, что я увидел на станции: это время стерлось у меня из памяти. Действительно ли я потерял сознание от шока или нет, я не знаю, но у меня не сохранилось никаких воспоминаний о том, что происходило в течение значительного времени. Помню, в конце концов я обнаружил, что стою на том же самом месте и, подняв глаза от ужасной сцены у моих ног, заметил, что солнце уже светит на западе. Меня трясло, как осиновый лист. Я изо всех сил пытался собрать свои мысли в связную цепочку, инстинктивно понимая, что нужно что-то делать – немедленно.

Мысль об этих мертвых телах, лежащих так близко от меня в бледном свете звезд в безмолвные ночные часы, была невыносима. Я решил похоронить их, пока не рассвело, в таком виде, как они лежали, закопать как можно глубже – с глаз долой! Даже сейчас я не могу подробно остановиться на всех деталях этой задачи. Я оттащил их как можно дальше от станции, где их кровь пометила то место, где они упали, ужасным знаком. Они лежали прямо у двери – слава Богу, снаружи.

Я решил, что их могилы должны быть глубокими, но земля была каменистой, и мои инструменты не предназначались для такой работы. Хотя я был благодарен за то, что у нас вообще были инструменты для копания.

Наконец, я выполнил свою задачу. Признаюсь, что твердость почвы была не единственной моей трудностью – их было очень много. Я отрывался от своей работы, живо представляя себе искаженное лицо китайца, каким я его не так давно видел, совсем рядом за моим плечом. Ничто, кроме присутствия трупов на поверхности земли, не заставило бы меня завершить начатое. Я начал копать не слишком рано, потому что к тому времени, как дело было закончено, на остров уже опустились короткие сумерки. Но мое неразумное, неистовое желание стереть все следы трагедии было таким сильным, что еще до наступления черной ночи я не только похоронил убитых, но даже смыл пятна крови.