Капитан Эверед захватил с собой дневник Макрея и еще раз тщательно изучил его последнюю часть. Он был совершенно убежден в истинности версии о том, что на самом деле произошло между Уилсоном и китайцем. После этого в дневнике шли записи, датированные двумя следующими днями. Первая была написана сначала стенографически, так, как записывается полученное сообщение, а затем переписана обычным языком. А запись под второй датой, последняя в дневнике, была сделана только в виде стенограммы. Первую из них капитан Эверед, находясь на острове, посчитал доказательством безумия писавшего.

ПРИ ПЕРВОЙ ЖЕ возможности он заговорил на эту тему с доктором Андерсоном.

– Мне бы хотелось, – сказал капитан, – чтобы вы пробежались по этой его записи. У бедняги, похоже, была самая невероятная галлюцинация, какую только можно себе представить. И скажите, что вы сейчас думаете о его состоянии?

– Абсолютно все то же самое. По моему мнению, если это транс, то он должен закончиться смертью, и вероятно, ничто не указывает на точный момент, когда он начался. Проливают ли эти его записи хоть какой-то свет на то, как он оказался в том положении, в котором мы его нашли?

– То, что написано обычным языком – нет, но одна запись сделана только при помощи стенографии. Сам я ее прочесть не могу, а потому не решаюсь передать дневник в руки кого-нибудь на борту, кто это может.

– Ну что ж, раз уж вы хотите вручить мне эти бумаги, я посмотрю, что можно сделать. Если это письмо Питмана и если запись сделана достаточно грамотно, я думаю, что смогу ее разобрать, и, если хотите, напишу для вас расшифровку.

– Спасибо. Если это что-то похожее на запись предыдущего дня, то, признаюсь, мне бы очень хотелось ее увидеть, хотя писавший и находился в диком заблуждении. Но возьмите дневник и прочтите. Само его существование, от начала до конца, показывает, насколько Макрей был непригоден для секретной службы на одной из этих станций. В какой момент началось его безумие, я оставляю решать вам. Во всяком случае, ближе к концу он кажется достаточно сумасшедшим.

– Как вы думаете, что заставило его потерять рассудок?

– Одиночество и шок. Я в этом нисколько не сомневаюсь, – сказал капитан Эверед. – Это был молодой человек с большими способностями, но нервный, с богатым воображением, во всяком случае не приспособленный к жизни, связанной с такой должностью. И когда случилось событие, которое оставило его там одного, при обстоятельствах, которые были бы неприятны любому, он просто рассыпался на куски. Однако прочтите первую часть этой тетради, которая написана обычным языком, и скажите мне, что вы об этом думаете.

Мозговые и нервные расстройства всегда были той частью его профессии, которая особенно привлекала доктора Андерсона, и причуды расстроенных и ненормальных умов были для него особым предметом изучения. Так что он принял сочинения Макрея для ознакомления с научным интересом. Прочитав ту часть, которая уже была здесь изложена, он подошел к тому месту, где Алан, сидя в сигнальной комнате, заканчивал свою ежедневную запись или письмо с явным намерением подойти к инструменту и надеть головной убор для передачи сигналов, потому что, цитируя его собственные слова, его «как будто что-то призывало» сделать это.

ТО, ЧТО ДОКТОР Андерсон начал читать в своей каюте, выглядело следующим образом:

Не очень-то приятно, моя дорогая Мэй, писать о том, что я чувствую, и это неизбежно заставит тебя поверить, что я совершенно безумен. И сильно ли ты при этом ошибешься? Именно этот вопрос я постоянно задаю себе. Во всяком случае, вот то, что представляется мне точными подробностями того, что со мной произошло.

Закончив вчера свое письмо тебе, я пошел к столу и надел головной убор, сам не вполне понимая, зачем я это сделал. Почти сразу же после того, как наушники закрыли мне уши, я услышал голос, и он тут же показался мне очень странным, очень приятным и музыкальным, но совершенно непохожим на все, что я когда-либо слышал. «Макрей, вы здесь?» – спросил этот голос. Ответив, я был удивлен, что после короткой паузы, он продолжил повторять один и тот же вопрос, как будто меня никто не слышал. Но тут мне пришло в голову, что я ответил очень тихо, а не так громко и отчетливо, как нам предписано говорить. Поэтому во второй раз я попытался ответить громче, но обнаружил, что почти совсем потерял голос. Я мог ответить только в той же манере, что и раньше. На минуту воцарилось молчание, а затем вопрос опять повторился. Моя неспособность ответить иначе, чем прежде, приводила меня в крайнее замешательство, ибо, как я думал, при таком положении вещей я был абсолютно бесполезен для работы с радиотелефонией. А поскольку я был единственным человеком на станции, это было серьезно. Приложив все свои усилия, но без какого-либо дополнительного результата, я снова ответил: «Да! Я здесь. Кто вы?» В наушниках опять прозвучал тот же вопрос. Пока я сидел неподвижно, раздумывая, что же мне делать, голос снова заговорил – и оказалось, что меня, наконец, услышали.

А теперь, дорогая Мэй, постарайся поверить мне, как бы это ни было трудно. Подумай, стоит ли мне выбирать такое ужасное время для романтических фантазий? Нет! Либо это великое чудо действительно произошло, либо я… Но нет, я должен, должен отогнать эту ужасную мысль.

«ВЫ НА МЕСТЕ! – сказал голос. – А теперь слушайте внимательно, и пусть неожиданность того, что вы услышите, не заставит вас покинуть инструмент или ослабить самое пристальное внимание. Кроме того, помните, что ответ на любой ваш вопрос или замечание может прийти к вам только через шесть минут после того, как вы его зададите. Я говорю с вами не из какой-либо точки вашей планеты, а из ближайшего к вам соседнего мира, который вы называете Венерой».

«Но вы же назвали меня по имени!» – перебил я его.

«Это, – продолжил голос, словно не слыша меня, – событие в истории вашего мира, огромное значение которого другие ваши собратья смогут осознать гораздо лучше вас. Это имеет более важное значение для вашего мира, чем для нашего, поскольку мы более развиты в интеллекте и знаниях, чем вы, и поэтому должны учиться у вас меньше, чем вы у нас. Узнав от вас все, что мы можем, я, пока не будут приняты необходимые меры для того, чтобы ваши ученые беседовали с нами, дам вам некоторую информацию о нас самих и о мире, из которого я обращаюсь к вам. Да, я назвал вас по имени! Вы не помните, но мы беседовали уже двадцать часов – столько, сколько могла выдержать ваша натура. Это я вам сейчас объясню. То, что вы называете радиотелеграфией, – это запуск через пространство эфирных импульсов, которые распространяются от генерирующего центра бесконечно во всех направлениях. Среда, в которой распространяются эти импульсы, универсальна. В отличие от звуковых сигналов, которые, распространяясь в воздухе, ограничиваются атмосферой, эти эфирные сигналы не имеют определенных границ. Они легко обнаруживаются рядом с вами и гораздо дальше. Следовательно, ваши радиопереговоры были с жадностью прослушаны в моем мире и вызвали интерес, который вы вряд ли поймете.