– Это просто смешно! – Сальваторе с такой силой опустил руку на столешницу, что та едва не сломалась. – Она… у нее… ничего нет! – выплюнул он с презрением.

– Если ты хочешь быть частью жизни этого ребенка, может, для начала стоит хотя бы запомнить ее имя? – заметил Айво.

– Я не хочу, чтобы она вошла в жизнь ребенка. Это ее семья виновата в том, что я потерял внука.

Весьма поверхностный взгляд, хотя и ему предлагали то же самое.

– Удивляюсь, как тебе удавалось обходиться без компромиссов? Почему не быть реалистом и не довольствоваться тем, что возможно?

Глаза Сальваторе презрительно сузились.

– Это и есть тот жизненный урок, который ты усвоил? Довольствоваться?! – фыркнул он. – Я сделал ей отличное предложение! Отличное! Она отказалась.

– Ты предложил купить ребенка? – О боже. – И ты удивлен, что женщина отказалась?

– Не буквально. Но я знаю почему. Сама она не может иметь детей, значит, будет цепляться за этого ребенка, – мрачно пробормотал Сальваторе. – Ее письмо… сентиментальная болтовня, приглашающая меня навестить его там… в этой халупе. Но я не хочу… не хочу, чтобы эта семья была в жизни моего внука! Они забрали у меня…

Голос Сальваторе задрожал, глаза остекленели и стали пустыми. От гнева или от горя? Или оттого, что кто‑то встал на его пути?

Что бы ни вызвало дрожь в его голосе, но это неожиданное свидетельство уязвимости заставило Айво вспомнить день, когда Сальваторе был силен. Когда он спас его от той комнаты и от безжизненно распростертого на полу отца, которого Айво по своей детской наивности пытался привести в чувство с помощью оставшихся в почти пустом флаконе таблеток, пробуя протолкнуть их сквозь его холодные губы, в надежде, что лекарство поможет.

Не понимая, что эти таблетки и были причиной его смерти.

Сейчас Сальваторе желал спасти ребенка Бруно так же, как он уберег тогда Айво. Голос крови был для него превыше всего.

«Кто ты такой, чтобы насмехаться? – спросил он себя. – Разве ты сам не хочешь просто успокоить свою вину?»

Айво пожал плечами. Ни одна из этих причин не была особенно благородной, но и Греко не славились благородством. Они были известны потому, что всегда получали то, чего хотели.

Айво замер, когда в его сознании вспыхнуло запоздалое озарение: он хотел вырастить этого ребенка, эту часть Бруно, которая осталась.

Он дал им обоим время прийти в себя, прежде чем сказать:

– Должен ли я спросить, есть ли эта информация в общем доступе или тебе удалось добраться до медицинской карты этой женщины?

Сальваторе неопределенно пожал плечами и грустно улыбнулся.

Айво не стал настаивать. Его не слишком беспокоили запреты, которые нарушал Сальваторе. Айво обладал гордостью итальянца за свою культуру, гордостью, которая, как он знал, была и у его брата, и мысль о том, что сын Бруно мог остаться без этой части своего наследия, рисовала перед его внутренним взором головокружительное количество запретов, которые он был способен преодолеть.

У Айво был долг перед братом, и он его вернет. Он даст племяннику воспитание, которого они с Бруно лишились, и так он получит искупление от грехов.

Сальваторе уже полностью пришел в себя и раздраженно нахмурился.

– Нужны рычаги давления, но у нас ничего нет.

– Ты имеешь в виду, что у нее нет скелетов в шкафу?

– У нее случился роман с каким‑то футболистом, но в то время он еще не был женат.

– И чего ты тогда хочешь от меня? Чтобы я похитил ребенка?

«Да» был бы менее шокирующим ответом, чем тот, что он услышал:

– Я хочу, чтобы ты женился на ней и привез мальчика сюда. Юристы говорят, что этот поступок даст тебе законные права. После развода ты без труда получишь опеку.

Момент ошеломленного недоверия нашел выход в смехе.

– Ты закончил? – спросил Сальваторе, когда в комнате наступила тишина.

Были времена, когда такое ледяное презрение могло заставить сжаться его желудок от страха, но это время прошло.

– Похоже, ты основательно все обдумал, – сказал Айво.

– Что, ты не смог бы заставить ее влюбиться в тебя, если бы захотел?

– Спасибо за доверие, – сухо сказал Айво. Он встал, поставил ладони на стол и подался вперед. – Так вот, я – не хочу.

Он был уже у двери, когда услышал:

– Я умираю… и хочу, чтобы ты привез сюда ребенка. Или ты желаешь, чтобы сын твоего брата воспитывался у этих дикарей, никогда не имея тех преимуществ, которые могла бы дать ему семья Греко? Неужели ты такой эгоист?

Айво медленно повернулся, его темные глаза скользнули по морщинистому лицу деда.

Да, он действительно выглядел старым.

– Это правда?

– Ты думаешь, я стал бы тебе лгать?

– Почему нет?

Старик рассмеялся, принимая это за комплимент.

– Я хочу сохранить хоть немного достоинства в этом не слишком приятном процессе. Не собираюсь надоедать тебе подробностями, но я умираю и хочу увидеть мальчика. Ты сделаешь это для меня?

Грудь Айво опустилась, когда он выпустил задержанное на несколько секунд дыхание.

– Я не могу ничего обещать, – сказал он, мысленно давая себе обещание – привезти ребенка сюда, но не отдавать его Сальваторе, а, наоборот, постараться защитить от его токсического влияния, как в свое время защищал его Бруно.

Старик улыбнулся:

– Я знал, что ты меня не подведешь, Бруно.

Флора осторожно спускалась по лестнице и, вздрогнув, застыла, когда под ее ногой скрипнула ступенька. Пытаясь удержат равновесие, она прислушалась и с облегчением выдохнула, когда сверху не донеслось ни звука.

Мама сказала, что у Джейми просто режутся зубки, но вообще он довольно спокойный ребенок.

По прошествии нескольких недель Флора пришла к выводу, что спокойные младенцы – это вымышленные существа вроде эльфов или единорогов, только спят они еще меньше.

Флора смутно помнила, что такое нормальный сон. Она с тоской вспоминала то время, когда ее представления о плохой ночи не шли дальше того, что, перед тем как заснуть, она с полчаса могла проворочаться с боку на бок.

Теперь она могла спать стоя – да, она спала стоя!

Почему‑то у Сэми все получалось легко. Глаза Флоры наполнились слезами. Она была так сосредоточена на образе улыбающейся сестры и боли от ее потери, что не сразу почувствовала холод.

Наверху она его не замечала, поскольку прошагала несколько миль по окрашенной в яркие цвета детской, напевая назойливую мелодию из рекламы дезодоранта – не очень подходящая колыбельная, но она не могла выкинуть ее из головы.