Вуозо. Он велел мне сесть на переднее сиденье, хотя Зак и возмущался. А когда Зак начал колотить ногами по спинке моего сиденья, мистер Вуозо сказал, чтобы тот перестал выеживаться. Ради смеха он завез меня домой, хотя мы и жили совсем рядом.

— Нам с Заком надо провести воспитательную беседу. Думаю, завтра все изменится к лучшему, — сказал он, наклонился надо мной и открыл дверь машины.

Но завтра Зак бесился еще больше. Мы играли в бадминтон, и он постоянно швырял воланчик мне в грудь. Когда я сказала, что ухожу, он обозвал меня чуркой и убежал домой. Я пошла за ним, но в гостиной его не было.

— Зак, ты где? — позвала его я, но он не отвечал.

Я поднялась на второй этаж и обнаружила его в комнате для гостей. Он сидел на кровати и читал “Плейбой”.

— Что это ты делаешь? — спросила я.

— Отвали, — ответил Зак, не поднимая головы.

Дверца у шкафа была приоткрыта, и я увидела, что в нем лежит стопка журналов. Над ними на крючке висела военная форма мистера Вуозо.

— Зак, положи журналы на место.

— Щас! Я хочу почитать.

— Ты еще маленький.

— Хочешь посмотреть? — спросил он.

— Нет.

— Тогда иди вниз и смотри телик.

Я пошла на первый этаж и включила телевизор, но ничего интересного там не показывали, так что я пришла обратно.

— Зак, прекрати, — сказала я.

— Ты только посмотри, — ответил он и протянул мне журнал, в котором была голая женщина на лошади.

— Подумаешь, тоже мне.

Он пожал плечами и опять стал листать журнал. Я подумала секунду, а потом подошла к шкафу и тоже взяла себе журнал. Села с ним в плетеное кресло и открыла на первой странице. Даже на странице с оглавлением была фотография голой женщины. Я закрыла журнал, а потом снова открыла его на середине. Я не стала рассматривать фотографию на развороте, а просмотрела страницы по отдельности. У одной девушки между ног была забавная стрижка — тоненькая полосочка ровно посередине, совсем как ирокез. На ней была одежда, но расстегнутая, так что можно было видеть все ее интимные места. Под фотографиями я прочитала, что эта девушка думает о мужчинах и свиданиях, что она предпочитает из еды. Еще там стояло имя человека, который делал эти фотографии. Когда я это увидела, то закрыла журнал, положила его в шкаф и спустилась вниз. Скоро ко мне присоединился Зак.

— Ты все положил на свои места? — спросила я у него.

Он кивнул и плюхнулся на диван.

— Не смотри больше эти журналы, понял? — сказала я.

— Я буду делать то, что хочу, чурка.

— Не называй меня так!

— Это почему же? Ты ведь чурка, да?

— Нет, — сказала я, хотя вообще не знала, что это такое.

— Твой папа — чурка, — сказал Зак. — А если он чурка, значит, и ты — чурка.

Я наконец поняла, что он имеет в виду, хоть это и было глупо. Мой папа даже не носил тюрбан на голове. И был христианином, как и все в Техасе. Как-то летом, когда мне было семь, он взял меня с собой в арабскую церковь, и там, в ванночке, меня окрестили. Перед этим я плакала дни напролет, потому что думала, что меня заставят голой купаться перед незнакомыми людьми. Но священник дал мне специальную робу. По пути домой папа все время потешался над моими переживаниями, и я поняла, что все это время он прекрасно знал, что мне дадут робу.

Зак заснул на диване, а я поднялась наверх проверить, все ли “Плейбои” он убрал на место. К моему большому сожалению, он и правда все убрал, поэтому я открыла шкаф и достала себе один журнал. Сев на краешек кровати, я открыла его на развороте. Кажется, я начала понимать, для чего нужны все эти фотографии. Они уже не так шокировали меня, как раньше. Мне даже понравились некоторые из них, особенно те, на которых были девушки с лобковыми волосами. Я смотрела на них, сжимала вместе ноги, и мне было хорошо.

Когда мистер Вуозо вернулся домой и спросил, как себя вел Зак, я сказала, что нормально.

— Вот это другое дело, — сказал он и достал бумажник. Я думала, что буду теперь нервничать в его присутствии, ведь я знала, что за журналы он читает, но все было как прежде. И даже лучше. Мне казалось, что уж он-то точно знает, что в груди и теле нет ничего плохого.

Вернувшись домой, я обнаружила у себя на трусах кровь. Во всяком случае, мне показалось, что это кровь, немного рыжеватая. Я позвонила маме, и она сказала:

— Конечно, это кровь.

— Что мне делать? — спросила я. Больше всего на свете я боялась, что месячные у меня начнутся, когда я буду у папы. Перед отъездом мама дала мне пару прокладок, но надолго их бы не хватило.

— В каком смысле что тебе делать? Возьми прокладку и расскажи все папе, когда он вернется. Поверь, он знает, что такое месячные.

— Может, ты ему скажешь?

— Почему я?

— Не хочу с ним об этом говорить.

— Почему? Рано или поздно тебе придется с ним об этом поговорить.

— Ты не понимаешь! — воскликнула я. — Папе не нравится мое тело.

— В каком смысле?

— Не знаю.

— Хватит раздувать из мухи слона, — сказала мама. — Возьми себя в руки.

Мы попрощались, и я пошла в ванную за прокладкой. Когда я ее прикрепила, мне стало казаться, что при ходьбе я слышу шелест и поскрипывание. Конечно, в школе нам показывали специальный фильм для девочек про менструации, но все равно я чувствовала себя малышом в памперсе.

Когда в семь вечера приехал папа, я встретила его у черного хода.

— Привет, — сказала я.

— Привет, Джасира, — пробурчал папа, он в конце рабочего дня всегда был в плохом настроении, потому что остальные сотрудники в НАСА не хотели работать так же усердно, как он сам. Вечером его лучше не трогать — дать ему спокойно приготовить ужин и не лезть с разговорами. Но я волновалась, что у меня кончатся прокладки.

— Пап, — проговорила я, пока он ставил на стол портфель. — Пап, мне надо тебе кое-что сказать.

— Не сейчас, — ответил он, развязывая шнурки.

Он прошел на кухню и достал из холодильника пиво.

А я отправилась в ванную проверить свою прокладку. Она уже почти вся пропиталась. К тому же у меня болел живот. Не совсем живот, а там, внизу. Такое ощущение, будто туда засунули руку и сжимали там что-то. Я вернулась на