class="p1">У нее не было семьи — никто не вытерпел ее характера, все ее мужчины сбежали. Каждый в свое время. Мерзавцы!

Не было работы — ее уволили за ненадобностью, так она считала. Работодатели, правда, считали, что она работает удаленно, и платили исправно и предостаточно. Но в офис-то не допускали! Считали ее бомбой с обнаженным детонатором. Она, по их мнению, плохо влияла на климат в коллективе. Все склоки и распри, на взгляд руководства, случались из-за нее. Но поскольку лишиться такого спеца все равно что с дуба рухнуть, ее посадили «на удаленку». И платить стали на сорок процентов больше. Интриганы!

У нее совсем не было друзей. Так она считала.

Тут все сложилось не так, как с мужчинами, но тоже не очень. Кто-то к ней заезжал. Что-то привозил и из этого готовил, стол накрывал. Чем-то одаривал. Разговоры долгие вел. И даже иногда оставался ночевать на диване в ее кухне, потому что пьяный и идти даже до такси был не в состоянии. Утром делалась уборка на кухне. Разумеется, не ее руками. Готовился завтрак, варился кофе. После этого в кухне становилось чисто и пусто. Так называемые друзья исчезали. До следующих посиделок. Приспособленцы!

И вот ей почти сорок, а у нее никого. Дело любимое было, да. Ее отлучили от офиса, но от дела-то нет. И она его исправно делала и получала от этого удовольствие. Урезанное, конечно. Общения с коллегами не хватало однозначно.

— Тебе оно зачем, Ева? — поинтересовалась как-то считающая себя ее подругой Маша. — Пособачиться не с кем?

— Не с кем, — огрызнулась Ева и разговор закончила.

Не признаваться же Маше, что она порой скучала по шуму, суете, и по скандалам тоже скучала, да.

Ее ведь не только от офиса отлучили, а от всех мероприятий. Не звали на дни рождения, устраиваемые в зале для переговоров. На корпоративы, там же. А все почему? Потому что боялись правды! Она ведь если выпивала, как-то не так себя вела.

— Для тебя рюмка водки, Ева, как сыворотка правды! — возмущалась Маша, уводя ее однажды после новогоднего празднества домой посреди веселья. — Никому не интересно, что старшему бухгалтеру Татьяне пятьдесят пять. Зачем ты стала за это выпивать?

— А чего она корчит из себя девочку? И откровенно флиртует с мужем Нины Сомовой. Он моложе Татьяны на десять лет. И старше Нины на десять. Нина же красавица, а Таня — старая лошадь — такое себе позволяет! Сиськи она, видите ли, себе сделала! И их теперь непременно все должны пощупать! Бред, Машка!

Маша была согласна, что это откровенное распутство — заставлять мужика себя щупать в присутствии его жены.

— Но орать не следовало, — назидательно заключила она.

— А если все молчат, то как быть, Маша?!

Маша не знала — как. Но сама всегда молчала. На публике. Но на ее кухне отрывалась так, что иногда оставалась ночевать, свернувшись баранкой на ее узком диванчике…

— На сегодня все, Игорь Валерьевич, — закончила онлайн-совещание в узком кругу Ева и потянулась к крышке ноутбука, чтобы его закрыть.

Круг был очень узким — он и она. Ее доклад не предназначался чужим ушам. Тема была очень неприятной: о перерасходе бюджетных средств. По бумагам все будто бы нормально, а в реальности ей многое не нравилось. Игорю Валерьевичу тоже. Поэтому он и попросил ее тайно провести внутренний аудит, предоставив доступ к документам всех отделов.

— Ева, погоди.

Игорь Валерьевич протянул руку, словно пытаясь ее остановить. Ладонь сделалась гигантской. Бросилось в глаза отсутствие обручального кольца на безымянном правом пальце. Странно. Он его никогда не снимал. Злые языки трепали, не снимает даже в бане. За те семь лет, что Ева на него работала, без кольца она его не видела никогда. Можно было, конечно, у Маши спросить: в чем там у Игоря с его красавицей-женой Инной дело. Но она не станет. Ей-то что? Ей это зачем?

Даже если они разведутся — плевать.

Станут делить фирму, переманивая сотрудников каждый на свою сторону — тоже. Она-то знает, с кем останется. Ну, если он позовет.

— Да, да, Игорь Валерьевич?

Ева поправила наушник под повязкой для волос. Сегодня с утра не вымыла волосы, просто зачесала их и задрапировала повязкой — красивой, из синего бархата, так идущей к ее глазам. Это был Машин подарок и словами сопровождался именно такими.

— Ты понимаешь, что это строго конфиденциальная информация? — задал ей вопрос Игорь Валерьевич.

— Разумеется. — Она очень спокойно отреагировала. И зачем-то добавила: — Даже если бы мне очень хотелось с кем-то потрепаться на эту тему, сделать этого я бы не смогла.

— Почему? — округлил глаза он.

— Мне не с кем, Игорь Валерьевич, — ответила она честно. — Трепаться, делиться секретиками, сплетнями… Не с кем и незачем.

— За это тебя и ценю, Ева, — серьезно отреагировал ее босс и хозяин фирмы.

— За мое одиночество? — Она удивленно вскинула идеальной формы брови.

Это тоже были Машины слова. И еще она добавляла, что брови Евы — загадка для генетиков. Они никогда не зарастали, не редели, не светлели. Вели себя словно наклеенные.

— Нет. Не за одиночество, Ева. Я ценю тебя за принципиальность и порядочность.

Почему-то из его уст это прозвучало не комплиментом, а приговором ей как женщине. Но она не позволила себе развить скорбную мысль до конца. Ей скоро сорок. Точнее — через полторы недели. Какой смысл корчить из себя нимфетку! Она же не старший бухгалтер Татьяна. И не станет конкурировать с Ниночкой, которой тридцать пять. И уж точно не будет соблазнять ее мужа, которому сорок пять.

— Почему? — тем же вечером задалась вопросом Маша.

Она лениво потягивала вино из страшного граненого фужера, который купила на какой-то выставке и держала специально для себя на ее кухне.

— Потому что он противный — раз! Потому что он женат — два! И потому что мне скоро сорок, Маша. Я же не дура малолетняя!

— Ты и в малолетстве дурой не была, — отозвалась та ворчливо. — Таких вожатых, как ты, в нашем классе, да и по жизни, никогда не было. Ты завуча за пояс затыкала одним неудобным вопросом.

Маша училась на четыре класса младше. Ева часто была у них вожатой на летних каникулах в лагерях при школе. Завуч, по мнению Евы, вступала в сговор с работниками кухни и пыталась присвоить продукты, не использованные отсутствующими школьниками.

— А куда подевались восемь груш? — Ева иногда начинала полдник с вопросов. — И восемь упаковок сока?

Были и шоколадки, и пирожные, которые не делились на