«Выходит из половицы сделали рычаг, которым выбили из-под стены подпорки, – догадалась я, и сама себе возразила: – Но для этого надо, как минимум, три человека и сутки работы! И то, такой вывод я сделала на основании своих скудных знаний об устройстве срубовых домов, тяжести брёвен и кинематической схемы тросового соединения. Выходит, если это ловушка, то её устраивала целая команда. Если прибавить к этому руководителя, то мы имеем дело с группой людей. Неужели все они работают на Севастьянову. Стоп! – осенило меня: – А что было под половицей? Да ничего! – сам собой напросился ответ. – И так ясно, что появившийся в сенях дома Никодима мужчина, который будто бы обронил при бегстве дощечку, имел целью сделать так, чтобы мы её нашли. Таким образом, теперь понятно, откуда взялся рисунок и почему его раньше не видел Емельян, на этой полочке. Её украли, где-то нанесли карту, потом „состарили“ и всё! А мы с Никитой повелись на этот подвох и едва не погибли. Нас элементарно заманили в ловушку сделав ставку на обычное любопытство».

– А кто нас нашёл? – спросила я, заранее зная ответ и от досады, что теперь буду обязана быть староверке благодарна, фыркнула.

– Катя, – подтвердил мои догадки Емельян.

– Я услыхала треск и пошла вслед за вами, – напомнила о себе староверка.

– В своих сапожках? – отчего-то удивилась я.

– А как иначе? – вопросом на вопрос ответила она и добавила: – Но мне по следу, что вы протоптали, легко было добраться. Вот вытащить вас из-под завала было трудной задачей. Поэтому пришлось за Емельяном ехать.

– На чём? – спросила я.

– Так вы ключи в машине оставили, чтобы грелась, – напомнила она.

– А ты водишь машину, – вспомнила я, готовая зарычать от ревности. Даже в моих глазах эта женщина вызывала восхищение, а что говорить о Никите, с его романтическими воззрениями на жизнь? Теперь у него будет повод восхищаться этой Амазонкой.

– Катя у нас на все руки мастерица, – не к месту похвалил Емельян.

– А где Никита? – поинтересовалась я.

– В доме у Емельяна, – ответила Катя. – Я ему на руку шины наложила. Нужно снимок делать и гипс класть…

– Господи! – проскулила я и пожалела: – Бедненький!

Мне вдруг показалось, что Никита сейчас ужасно страдает. Подумать только! Мне всегда казалось, что перелом, это нечто страшное. Венец, так сказать основной массы злоключений. И вот это произошло с самым дорогим и близким мне человеком.

– Да бросьте вы, Марточка убиваться! – попросила Катя и стала рассказывать: – Перелом, если он и есть, то не открытый и точно без смещения. Но такой порядок, без снимка диагноз ставить нельзя. Может и вовсе трещина или ушиб сильный? Я ему обезболивающий укол сделала.

– И как он сейчас? – допытывалась я.

Мне вдруг отчётливо представился Никита. Я увидела его сидящим в доме у Емельяна, в уголке комнаты на табурете. Правая рука на перевязи. И вид у него был такой жалкий, что я всхлипнула.

– Мыться будет сейчас, – объявила между тем Катя и добавила: – Уж очень вы грязные.

– Хорошо.

Я попыталась представить, как будет Никита мыться одной рукой. Однако в следующий момент я вскинула на Катю взгляд, пытаясь понять, шутит она или говорит серьёзно. Может просто успокаивает, а на самом деле Никита и вовсе лежит, и встать не может? Ведь сколько раз в кино видела, как больным до выздоровления говорят, будто-то бы всё хорошо. Однако сейчас оказался не тот случай.

– Баньку Агафья сейчас истопит, – подтвердил Емельян, сказанное Катей.

– Зашибись! – вырывалось у меня.

В ответ на это, Катя с Емельяном посуровели лицами и перекрестились.

Но я уже мыслями была не здесь, а рядом с Никитой и со скалкой в руке. Меня обескуражило то, что мой благоверный, вместо того, чтобы сидеть у кровати своей женщины, готовится к водным процедурам.

– Мне надо вас ещё раз осмотреть! – властно сказала Катя.

– Осмотреть, – эхом повторила я.

– Вы у меня в медпункте, – спохватилась и объяснила Катя.

Я стала лихорадочно вычислять, сколько времени находилась без сознания. По всему выходило, что если Катя дошла до Среденки, потом вернулась, поехала за Емельяном… Потом нас ещё тащили к дороге, снова сюда… Что-то много выходит. А что, если теперь я стану дурой?

Пришедшая в голову мысль заставила забыть о Никите и спросить:

– Скажи, отчего я так долго без памяти была?

– Точно не скажу, – призналась Катя, и сообщила: – Но как вас из-под завалов достали и в чувство привели, я тут же успокоительное поставила.

Я опешила и спросила:

– Так я уже была в сознании?

– Если это можно так назвать, – проговорила она, пряча улыбку.

– Что? – допытывалась я, предчувствуя, что произошло что-то из ряда вон выходящее, и потребовала: – Расскажи!

– По всей видимости, в доме был хлороформ, – выдвинула она предположение.

– Хлороформ? – Я была огорошена этой новостью. – Что это всё значит?

– Это газ такой, – стала объяснять Катя. – Используется в медицине…

– Это наркоз?

– Что-то вроде того, – подтвердила она и уточнила: – Даже посильнее будет. Мы изучали его.

– Хочешь сказать, что дом был им наполнен? – попыталась я угадать, и вспомнила на окнах плёнку.

– Нет, это невозможно, – возразила Катя и стала объяснять: – Хлороформ быстро распадается на свету. Его и хранят в жёлтых бутылках. Просто, наверное, было устройство, которое сработало, как только вы вошли…

И тут я вспомнила звук битого стекла, когда Никита открывал двери.

– Хорошо Катюха сообразила и вслед за вами не отправилась, – напомнил о себе Емельян. – А сразу, как поняла, что неладное случилось, поехала за мной. А так бы время потеряли.

– Брось, тятя, – попросила Катя и зарделась. – Ты ведь тоже додумался, что одному не с руки, если что.

– Это как? – Я уставилась на них непонимающим взглядом.

– Так мы всем гуртом двинули в Среденку, – объяснил Емельян. – Все мужики снялись. И правильно. Я один бы и за неделю завал не разобрал…

– А если бы всё-таки шум был совсем от другого? – спросила я.

– Нет! – Катя категорично покачала головой. – Я сердцем почувствовала, что беда случилась.

Глава 29

При моём появлении, Вика вскочила так, что стул грохнулся на пол.

«Надо будет купить на рессепшен кресло», – решила я тут же, а на усердие секретарше ответила:

– Доброе утро!

Старалась вложить в приветствие теплоту, а получилось, будто бросила дежурно и с издёвкой.

«Ну и пусть! – подумала я, и оправдала свой тон в собственных глазах: – Не будет стулья ронять! Корова!»

От этих мыслей стало весело. К худосочной и маленькой Вике, уж точно не подходило такое определение. Воображение тут же нарисовало корову. Она была тощей, но отчего-то гламурно розовой и в очках. Из-за них, и без того большие глаза Вики, казались огромными. Зато вымя походило на