не успел разобраться я толком

вижу: приятель в поле стоит

окликнул – чужой… обознался в метели

платформа встречаю уходит в вагон

в городе комната – двое в постели

сжал – захрустели твои позвонки

лезут глаза твои в разные стороны

за ухо рот зацепился крючком…

клочья обрывки ошметки истории —

все расползается! – всю сочинил

СОСНЫ

сосны которые березы и ели

и сосны которые просто сосны

снизу худо-бедно все прорехи видно

а с дороги храмы – золотая кровля

с точки зренья дятла: лицом запрокинутым

кверху лапками лежу – неживой жучок

«быстрая работа! тороплюсь ребята» —

и мелькает дятел пестрой головой

здесь в лесах сосновых как в строеньях новых

тень и одиночество стены все тесней

тишина на кладбище шумом нерушимым —

и слышно: электричка бежит среди корней

сосны – Божьи нянюшки были вы вначале

Сашу или Мишу баюкали качали

китель нараспашку – дума на челе

так и тянет тело в землю на земле

было сухо – дождик где-то сверху прыгал

и тепло чадило хвойного настила

ладану подсыпать ягод свежих игл…

иконами – вершинами уснуть и умереть…

здравствуйте черные снизу и розовые

кверху барометры ветра – ветки

чернеющие отсыхающие – крючья

цепляющие синеву!

там от Самары к Саратову в голой степи

кривая татарин-сосна на песчаном

увале растет одиноко —

и хочет сочувствия

нигде ни плаката ни стойбища – пусто лишь

рычат на трассе КАМАЗы проносятся

их фары ночью высвечивая

памятник – но кому?..

нет ни местечка Господи где бы ни —

и вокруг в Переделкино вот они

только стань – и пустыня

выдохни – вот и храм

ЭМИГРАНТ

нет не верит не желает этой улицы

сердце бьется задыхаясь – тупик

на губах медный вкус погибели

обхватил булыжник – голову свою

а когда ничком в снег горячо и мокро

и еще плясал в зрачках осколок луны —

отворилась на балкон в помещичье утро —

и такое белое как иные сны

и было было продолжение что делал предложение

черный локон как живой а сама ненастоящая

у перил – вдали – стоящая

вот упрямица! (колонны) со склоненной головой

и тогда поставили носом к стенке

говорили строились клацали затворами

на известке – буквы брызги крови… Боже!

ты шагнул услышав как снаружи тело —

падает – толкнул дверь – и легко со звоном —

в авеню де Суффрен где платаны и небо

и такие большие ладонями листья

что вошел в свое кафе – даже не обернулся

двое переговариваются: крови-то крови

подошел официант – со стола вытер

трупами большой сарай доверху набили

тридцать лет здесь просидел над своим пивом

той России ты не знал зря не говори ты

лишь по-волчьи поседел скалишься небритый

все ты врешь… а вспомнишь ненароком:

чье-то имя вензель черный локон

ПОЕЗДКА ЗА ГОРОД

по Елисейским омары ползают

и публика тоже – с горы по полям

на электричку что с Белорусского

навстречу имперским орлам на мосту

мы с тобой по обе – длинных скамеек

ангары пакгаузы фирмы и фермы

скоро скоро выскочим окном в подмосковье

небо разливается строенья затопив

выбери – хочешь? – начало апреля

солнце и ландыши с той стороны

с нашей и стекла не отогрелись

наледь и сумерки створки в снегу

с той Шартр и Кельн стороны мы увидим

Рейн заблестит и на той стороне —

флаги… но с этой в Барвихе мы выйдем

полем проваливаясь брести по лыжне

с треском от двери доски с гвоздями

ты отрываешь – нетопленый дом

дым и войлок двое голые в бане

крики… роженица… радость… испуг!

вывернулся вылез явная нелепость

все куда ни глянь здесь на Гревской площади

вылеплено вымерено выдуто с любовью

даже загорелый фаллический багет

глазки наши – бусины перышками – лица

бежим по платформе последний вагон

под ногами палуба в воздух поднимается

откинулся в кресле упругая сталь

машут золочеными с моста Александра

над водохранилищем в небо унося

бройлерная скользкая выпрыгнула правда —

друг подругу ловит – все равно не вся!

ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ

Памяти Бориса Пастернака

наст горелой коркой и прожоги в парке

войско отступающее – в панике снежинки

над траурным тортом березы офортом

ряд изваяний сугробы – гробы

занавес гуще бегущий вздувающийся

сарай на участке – вчера хоронили —

кристаллы ложились – в ограде товарища —

сквозь дождик частый на белое лицо

«они меня любили» зальдевшим проселком

«прошло и позабыли» в просторы шагая

«а я здесь прозябаю» оскальзываясь левой

размытая лиловость «но вывихнуть могу —

пространство и время» скольжу и еду с горки

навстречу кустарник – лечу распластавшись

на толстые прутья – и падаю снегом

касаюсь и таю – на черную воду

нет их и нет меня – шевелю не пальцами

есть я есть они – россыпью снежинок

глажу не щекою – целую блистая

ледяным натеком веющую влагу

Переделкино, 1994