прозвали сестрами Гримм. Грейс была единственной присутствовавшей на ужине сотрудницей кафедры театроведения. И молча наблюдала, как я, тщетно силясь удержать на губах улыбку, пыталась поддакивать ведьмам. Весь день мне каким-то чудесным образом удавалось изображать перед ней, деканом и отделом кадров богатырское здоровье. Но теперь я таяла на глазах.

«Миранда, я прочла, что вы работали принцессой в «Диснейленде»? – прокаркала одна из ведьм. – Это правда?»

«Только одно лето», – ответила я. И рассмеялась, словно речь шла о каком-то ироничном постфеминистском упражнении, а не о деле, в которое я вложила душу.

«Уверена, это была не простая роль». Они едко улыбнулись, макая кусочки хлеба в блюдце с острым маслом. Мне же отчаянно захотелось их придушить – «Да пошли вы! К черту все это!» – и поковылять к дверям.

Но, к собственному удивлению, я отозвалась: «Очень непростая. Честно говоря, парик Белоснежки многому меня научил».

Все они, включая Грейс, на губах которой теперь играла странная улыбка, уставились на меня. «Например?»

«Например, вежливо отвечать хамкам».

Карги заткнулись. А Грейс разразилась рычащим хохотом. Даже зааплодировала. После, подвозя меня до гостиницы, она предложила мне сигарету, первую из всех, которые мы выкурили вместе за минувшие с того вечера годы. За пять лет. А кажется, что было это так давно. «Давным-давно, в далеком-далеком королевстве», – как сказала бы Белоснежка. Теперь Грейс смотрит на меня примерно так же, как смотрели в тот вечер сестры Гримм.

– Я много кофе сегодня выпила, – отвечаю я.

И вдруг понимаю, что забыла принять перед репетицией свою обычную горсть таблеток. Вернее, выпила только одну, а не три. Кажется, я и накануне вечером приняла всего одну. Грейс окидывает меня пристальным взглядом. Я стою ровно. Не горблюсь. Не заваливаюсь на левый бок. И, кажется, больше не испытываю ужас перед правой половиной своего тела.

– Как твои боли?

– Даже не знаю, – пожимаю плечами я. – Трудно объяснить. У меня сразу столько всего болит.

Грейс, не произнося ни слова, выпускает струйку дыма в потолок.

– Кумулятивный эффект, – продолжаю я, повторяя излюбленные словечки Марка. – Компенсаторные паттерны. Сложно вычленить что-то одно.

Не сводя с меня глаз, Грейс замечает:

– На вид тебе получше.

– Но на самом деле нет. Я все еще очень страдаю.

Стараюсь произнести эти слова негромко, вложив в голос все еще мучающую меня боль. Я ведь не лгу, я в самом деле страдаю.

– Вот сейчас, например, у меня спина болит. – Я демонстративно хватаюсь за поясницу. – И бедро. И ребра.

Я наклоняюсь вперед. «Я выказываю горе, это правда, но у меня и есть горе». Пусть не сомневается, что мне все еще…

– На вид тебе получше, – повторяет Грейс.

– Но на самом деле нет, – сердито отзываюсь я.

Почему я сержусь?

– И все же я рада, – продолжает она.

И грустно улыбается. А потом опускает руку мне на плечо. И меня захлестывают эмоции. Я вспоминаю былые дни нашей дружбы. Поначалу я скрывала от Грейс, как ограничены мои физические возможности. И увиливала всякий раз, как она предлагала заняться чем-то более активным, чем совместный поход в бар. «Давай завтра отправимся в горы? Может, сходим поплавать? Не хочешь прокатиться на автобусе в Нью-Йорк, балет посмотреть?»

Я всегда отвечала, что занята.

«Чем именно?» – интересовалась Грейс.

Развожусь. Иду на прием к очередному хирургу, очередному шарлатану. Размышляю о тщете своей жизни. «Да так, занимаюсь еще одной постановкой», – отвечала я.

«Ооо, что за постановка?»

«Одна экспериментальная вещица», – лгала я.

«Звучит интригующе!»

Так продолжалось около года, но настал момент, когда я уже не могла больше скрывать от Грейс свой недуг. Как-то вечером, после выматывающей репетиции «Как вам это понравится», она нашла меня в театре в слезах. Один из студентов – по совместительству менеджер по реквизиту – сбежал, забыв прибрать сцену. И я рыдала, беспомощно разглядывая громоздившийся передо мной бутафорский лес – пластиковые деревья, плюшевых овечек.

«Миранда, что стряслось?»

Когда я во всем ей призналась, она, разумеется, всей душой мне посочувствовала. «Какого дьявола ты от меня скрывала?»

В тот вечер она молча собрала реквизит, а после так же молча взвалила на себя все обязанности, требовавшие физической силы и выносливости. Стала возить меня на приемы к хирургу и на уколы стероидов. И больше не звала кататься на лодке или лазать по горам. Не спрашивала, какой постановкой я занята в свободное время. Знала, что никакой.

– Может, сходим выпить? – спрашивает она. – До смерти хочется пропустить стаканчик.

Я удивленно смотрю на нее. Неужели ей правда все еще хочется со мной пообщаться?

– Уверена, тебе не терпится поделиться со мной своим видением будущего спектакля, – добавляет она.

Вот теперь я тоже улыбаюсь.

– Так что, в паб? – спрашивает она.

– В паб?

– Ну, в «Проныру»? В наше обычное место?

И я вспоминаю, как белели желтые глаза Толстяка. «Раздобудьте себе счастье, мисс Фитч».

– Ой, нет. Нет-нет. Я сегодня как-то не в настроении.

Грейс вскидывает брови. Не в настроении? Я? Королева самолечения? Когда это я отказывалась от выпивки?

– Да, я лучше еще немного побуду здесь, – продолжаю я. – Набросаю кое-что. Ну, понимаешь, пока спектакль еще стоит у меня перед глазами. Пока я его вижу и слышу.

Я тычу пальцем себе в глаз, дергаю себя за ухо. И пытаюсь изобразить затуманенный вдохновением взор. Я ведь режиссер, не забыла? Меня захватило. Унесло. Давненько уже меня не уносило.

Грейс опускает брови и закатывает глаза. А потом снова гладит меня по плечу.

– Ладно. Ни в чем себе не отказывай.

И вот я сижу одна посреди зрительного зала, перед пустой сценой. Ноги гудят, в бедре пульсирует боль. Спина ноет. И ребра тоже. Но все хорошо. Потому что на сцене брезжит будущий спектакль. Мерцает, постепенно уплотняясь и обретая форму. Я слышу краски. Я вижу музыку. Вижу Елену. Несчастную бестолковую девственницу. Коварную чертовку. Простую девушку. И смотрит она на меня моими собственными глазами. Яркими, пылкими, исполненными решимости. Напускает на меня свои чары. И поглядите-ка – я очарована.

* * *

Выбираюсь из театра я только в полночь. Как ни странно, я все еще могу ходить, моя нога по-прежнему разгибается. Ковыляя к двери, я вдруг прыскаю, не сдержавшись. Да, я по-прежнему прихрамываю. «Видишь, Грейс? Убедилась?» Но Грейс давно ушла. Наверное, уже дремлет под «Нетфликс», намазав на лицо маску из лепестков роз. А на экране тем временем разыгрывается какая-нибудь драма в зале суда или один из ее любимых жутких детективов о серийных убийцах. Чем больше крови, сцен в морге и зловещих улик, тем больше