Они не спеша какое-то время молча шли по старым переулкам в сторону центральной части города. Листва кленов уже начинала желтеть, а тополя и липы были еще зелены, но тусклы от пыли.

– А я себя все молодым считаю, хотя чувствую, что стар я стал, – сказал Нестеренко, когда они вышли к скверу с прудом и беседками, чудом уцелевшими в центре Москвы. – Что со временем происходит, летит, ну просто летит. Давай посидим здесь. – Он опустился на скамейку.

Варяг сел рядом:

– Егор Сергеевич, вы вот говорите о старости, а я знаю, что вы до сих пор три раза в неделю в большой теннис с большими людьми играете. А говорите, время.

– Да, Владик, есть грех, люблю теннис. Но все же время, время… Время – не наш клиент. Его не обложишь данью, не остановишь, счетчик не включишь, – пошутил академик. – Это нам счетчик включен. И часики нам подсказывают, что пора на покой.

– Ну, это вы зря, Егор Сергеевич! Ваши знания, ваш опыт, ваше имя времени так просто не подчинить.

– Тут дело в другом. Кто-то сказал, что человек половину жизни работает на имя, затем имя работает на него. Все так, но чувствую, власть начинает уходить из рук, на все не хватает энергии. Вижу, знаю, но руки не доходят. Молодые ребята в регионах без присмотра начинают наглеть, рвут на части общак. Живут по своим собственным законам. А наказывать их становится все сложнее. Действовать, как раньше, через Политбюро и властные структуры, не получается. Сейчас у них, в верхах, чехарда – сами никак не могут разобраться. А народ все это видит и пользуется случаем. Такая мутная вода везде. Смешно порой смотреть, как власти сами себе лгут. Возьми декларацию о доходах, окончание чеченской войны да хоть и ваучеризацию. Сколько говорил дуракам. Не слышат. А от этого все и разваливается. Человеческие отношения в большинстве случаев похожи на нежные растения. Их надо держать лишь частично в тени, а то без солнца они завянут. А эти все спрятали, темнят. – Академик улыбнулся, но лицо осталось непроницаемым.

– Да, Егор Сергеевич, многие ведут себя в этой жизни весьма цинично.

– Милый мой, я давно заметил: когда размышляешь о жизни, становишься меланхоликом, а циником становишься – когда видишь, что делает из нее большинство людей. Но не будем отвлекаться на философские проблемы.

– Хорошо, не будем. Но вы сказали, что власть начинает уходить из ваших рук и…

– Владислав, – прервал его академик, – я имел в виду совсем другое, не о себе. Беда в том, что из России деньги уплывают за рубеж. Эти придурки проедают их там и тем самым кормят западную братию. Лишь у немногих людей деньги работают на Россию. Твоих усилий здесь недостаточно, этого мало, это – капля в море. Нам срочно нужно предпринимать меры. И здесь я полагаюсь на твою молодость и энергию. Я полагаюсь на тебя. Ты можешь не сомневаться, мы передадим тебе все связи, всех наших людей. Как нам с Медведем многие годы, так и тебе они будут служить верно и добросовестно. И в органах, и в банках, и в руководстве – везде есть наши люди. Все они предупреждены. Пока я жив, Владик, и я весь в твоем распоряжении. Скажи, о чем ты сейчас думаешь?

– Я и сам, Егор Сергеевич, вижу, что накопилось много проблем, многое делается не так. Остановить все это за один день довольно сложно. Нужны жесткие меры, и я хотел получить на них благословение. Беспредельщиков нужно поставить на место, и пусть только кто-нибудь посмеет не подчиниться.

– Я полностью поддерживаю тебя. Но мы должны работать умно, как опытный портной, на изделиях которого не видно швов. Но без крови, думается, не обойтись. Ничто в мире зря не делается. Все имеет смысл. Страдания, несчастья, смерть только кажутся необъяснимыми. Человеческая история – это прежде всего история человеческих кровопролитий. Было сказано, мол, «берите суверенитета, сколько хотите». Но это вовсе не означает, что следует замахиваться на контроль за территориями, за нефтью, газом или, скажем, золотом. Замахнулись некоторые. Вот и приходится применять силу, поскольку опять-таки ребята зарвались, недопонимают.

– Егор Сергеевич, давно хочу вас спросить, как вы сейчас относитесь к Сталину? По его, условно говоря, милости вы когда-то попали на Соловки. Вы осуждаете его жестокость?

– Я считаю, что моральные осуждения истории прошлого в известном смысле бесполезны. К истории неприложима моральная точка зрения. Противником Сталина надо было быть в пятидесятых годах, а сейчас, когда от мертвого деспота ничего не осталось, критика Сталина есть проявление трусости, дескать, все ругают и я заодно. Он жил в свое время, и время это было тяжелое, другие руководители в то время были не лучше его. Трумэн взял на себя ответственность за две атомные бомбы. Мирный договор с немцами можно было заключить еще в сорок четвертом, но именно американская сторона настаивала на безоговорочной капитуляции, что добавило миллионы новых жертв со всех сторон. Черчилль тоже был жестоким человеком.

– Но человеческие жертвы? Разве их можно оправдать?

– Сталин, конечно, тиран. Но я считаю, что иногда тиран у власти бывает полезен, потому что помимо своей воли он сплачивает людей в переломные моменты истории. Но это я не о Сталине. Сталина, конечно, нужно изучать. Изучать, а не критиковать. Критикуйте время, в котором живете.

Нестеренко достал пачку сигарет. Закурил.

– Власть – самая заразная болезнь на свете, дорогой мой, – продолжал он. – Она сильнее всего уродует людей. Уж если говорить начистоту, у власти должен стоять тот, кто к ней не стремится. И вообще, тот имеет больше всех, кто меньше всех желает. Не так давно я понял, что для меня самое большое богатство – человеческая благодарность. И еще хочу сказать: того, кто не заглядывает далеко, непременно ждут близкие беды. Началась перестройка, и что? Борьба за власть, и больше ничего… За экономику в России Нобеля не дадут, сам понимаешь.

– Егор Сергеевич, мы здесь за западными премиями не гонимся, но все же без ваших советов в экономической сфере я не обойдусь, – сказал Варяг и тоже закурил.

– Главное для нас сейчас – вернуть в Россию то, что успели перекачать эти балбесы на Запад в конце восьмидесятых – начале девяностых. – Академик задумался. – И еще одно. Естественный отбор, как говорится, имеет место быть. И сейчас большие деньги делаются на наркотиках. Надо перекрыть им кислород. Наркотики – не наш путь. Они могут погубить цивилизацию, уже погубили столько народу, и нет никакой надежды остановить тех, кто уже втянулся в это дело. Здесь слишком большие деньги крутятся. И пока мы не отожмем от дела наркодельцов, их не остановить. И вот о чем я еще хочу сказать. В России не пользуются спросом наркотики растительного происхождения в силу своей высокой стоимости. Грамм кокаина стоит у нас двести-триста долларов, а промокашка, пропитанная синтетическим наркотиком, всего два доллара. Известно, что синтетику изготовить – нет ничего проще. Бандиты с дипломами идут на любой парфюмерный завод, покупают, скажем, тонну сафрола и спокойно гонят фенамин. Или еще проще – покупают солутан и за полчаса варганят эфедрин. Каждый год все химические факультеты страны выпускают свыше трех тысяч дипломированных химиков. Вот и посчитай! Сколько среди них «умельцев», жадных до денег.