Валерий Петрович сидел в глубоком черном кресле с резнойдеревянной спинкой и подлокотниками, на которых были вырезаны две оскалившиесяволчьи морды. Он был одет во все черное: в черный костюм тонкой дорогой шерсти,черную водолазку и узкие черные очки. На среднем пальце его левой рукикрасовался массивный серебряный перстень с изображением черепа, а пальцы правойруки украшали татуированные перстни, по которым знаток уголовной геральдики могбы прочитать богатую событиями биографию Штопора и определить его нынешний,достаточно высокий статус в уголовном мире.

Штопор внимательно оглядел представшее перед его светлыми,точнее, темными очами чудо природы и без тени усмешки осведомился:

— Что ты там моим орлам говорил про Юрия Львовича?

— Велели мне передать, кто его замочил.

Штопор снял черные очки. Глаза его оказались маленькими,острыми и злыми. Он скрипнул зубами, по напряженному лицу пробежала короткаянервная судорога.

— Выйдите! — коротко приказал он своим, молчастоявшим, телохранителям.

Те беспрекословно покинули комнату.

Приказы Штопора здесь не полагалось обсуждать.

— Кто? — спросил Штопор, сверкнув глазами.

— Хорек, — так же коротко ответил ему алкаш.

Его лаконичность объяснялась не мужественной сдержанностью,а предельным изнуряющим похмельем, из-за которого любое лишнее слово было длянего мучительно труднопроизносимо.

— Хорек, — медленно повторил Штопор, — похожена него! Он, падла, всегда на понятия плевал! Круче всех хотел быть!

Лицо его окаменело и стало внушать такой страх, что несчастныйалкаш подумал: не зря ли он пошел на поводу у рыжей лахудры и согласилсявыполнить дипломатическую миссию.

Штопор неожиданно встал, задрал черную водолазку, обнаживмускулистый поджарый живот и мощную волосатую грудь.

— Вот его работа, доктора покойного! — ткнул онпальцем в ровный короткий шрам. — Рядом с сердцем пуля засела, если бы неон, давно бы лежал Штопор на Серафимовском! Каждый день буду поминать ЮрияЛьвовича, панихиду закажу лучшему попу, хоть и не православный он был, хоть иеврей! Раньше за здравие свечки ставил, теперь буду за упокой его души! АХорьку, гаду, шкуру живому спущу! Не я один Наппельбаума добром вспоминаю! Малотого, что пулю из меня вынул, так еще выходил, как отец родной!

Неожиданно в лице Штопора мелькнула злобная подозрительность,он схватил алкаша за выцветшую футболку, подтянул к себе и прорычал:

— А кто тебя прислал? Кто тебе сказал про Хорька и продоктора?

— Баба.., молодая такая…

— Что еще за баба?

— Такая.., рыжая.., красивая…

— Тебе и коза красивая, — рявкнул Штопор, —ты толком говори, кто такая, откуда взялась?

— А я почем знаю? — растерялся алкаш. —Пришла такая.., вся из себя… Хочешь, говорит, дядя Миша, сотенную заработать?Кто же от сотенной откажется?

Ты вот, например, отказался бы?

— Я, — Штопор удивленно посмотрел на своегонеказистого собеседника и вдруг громко расхохотался, — от сотенной?.. Ой,не могу! Ой, уморил! Да нет, дед, пожалуй, что не отказался!

— Ну вот видишь! А ты — человек не бедный! По всемуведь видать, что не бедный!

— Да это с кем сравнивать, — засмущалсяШтопор, — если, скажем, с Вовой Лазоревским, так можно сказать, простонищий… А ежели с тобой, так и правда, не бедный…

— Ну вот видишь, — солидно проговорил алкаш,явственно радуясь подтверждению своей правоты, — она, рыжая-то, мне толькополтинник дала, сказала, что второй полтинник ты мне отвалишь, когда я тебе всерасскажу. Так что ты уж того.., не обидь старика!

— Да не бойся, дед, не обижу! Уж от полтинника-тоШтопор как-нибудь не обеднеет!

— А еще она велела тебе сказать, — вспомнилалкаш, — где этого Хорька найти можно…

— Ну и где же? — спросил Штопор, не дождавшисьпродолжения. — Говори, дед, не зли меня! Я, знаешь; какой нервный?

— А мне бы… — засмущался алкаш, — как бы это..,полтинничек получить? А то, я ведь понимаю, ты не обеднеешь, да только как быты.., это.., не забыл потом про меня, кто я такой.

— Ну ты и клещ, — восхитился Штопор, — ну иклещ!

— Ты, это, не в обиду… — смущенно проблеялалкаш, — а только полтинничек бы мне…

— На, дед, держи, мельче нет! — Штопор протянулалкашу стодолларовую купюру. — Молодец, за свое глотку перегрызешь!

— Ах ты… — растерялся алкаш, — как же это мне.., яэтих-то, зеленых, в жизни в руках не держал.., мне бы простых, нашенских.., ато мне такие и не поменяют, скажут, украл дядя Миша…

— Ну, дед, достал ты меня, — разозлилсяШтопор, — уже доллары тебе не деньги! Ладно, тебе ребята мои поменяют!

Давай, говори, чего еще тебе та рыжая велела, а то правдарассержусь!

— Ты не серчай, не серчай, — засуетился алкаш, —не обижайся, мы люди темные, в этих вещах не разбираемся…

Велела эта рыжая передать, что Хорек сегодня вечером будетна углу Художников и этого… Освещения.

— Просвещения, что ли? — уточнил Штопор.

— Во-во! Просвещение, Освещение — по мне один хрен! Тамгаражи, так он будет в третьем от угла. Ворота, сказала, железные, красные…Стрелка у него там, что ли…

— Ничего, дед, не перепутал? — Штопор взглянул наалкаша, как удав на кролика, но тот смело выдержал взгляд. — Смотри уменя! Будешь тут сидеть, пока мы не вернемся, если что не так — наизнанкувыверну…

— Я и так жизнью давно наизнанку вывернутый! — снеожиданной философской тоской проговорил алкаш. — Коли ты меня теперьобратно вывернешь, может, оно и лучше, может, я заново человеком стану! Атолько мне тут сидеть никак невозможно…

— Это еще почему? — изумился Штопор, который непривык, чтобы ему перечили.

— Потому что мне непременно поправиться надо! —чуть не простонал алкаш. — Я с самого раннего утра мучаюсь!

Теперь вот вроде и деньги есть, а никакого мне облегчения!

— Ну, дед, с этим у тебя точно проблем не будет! —Штопор рассмеялся. — Вот тебе, не мучайся! — И он плеснул в стаканхорошую порцию золотистого французского коньяку.

Алкаш присосался к стакану. Глаза его увлажнились, на нихвыступили слезы счастья. Лицо порозовело, он даже как будто помолодел.Справившись с содержимым стакана, он поднял на своего благодетеляумиротворенный взор, в котором светилась готовность к дальнейшим подвигам.

— Ну как, дед, — осведомился Штопор из чистоголюбопытства, — понравилось пойло-то? Небось, ведь никогда в жизни такогопробовать не приходилось?.