на занавеску в душе, зная, что никто из нас не видит сквозь нее, но все же желая проверить. Закрыв глаза, я позволяю себе сосредоточиться на близости между Ником и моим обнаженным телом и позволяю своим рукам опуститься ниже по телу, пока мои пальцы не коснутся клитора. Я вздрагиваю от этого ощущения, не привыкшая получать удовольствие от прикосновений к себе. Обычно это вызывает чувство неловкости и дискомфорта, но это… Это было волшебно.

С другой стороны занавески я слышу, как Ник бормочет что-то похожее на "все в порядке?" с полным ртом зубной пасты.

— Ага! Уронила мыло, — вру я и заставляю себя вести себя прилично.

Я стою под душем, жду, когда он уйдет, и пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме того, как мне неловко от того, что я голая в его близости, хотя в этой ситуации нет ничего даже отдаленно сексуального, кроме пошлых мыслей, которые мне не следует посещать.

Через несколько минут я слышу, как Ник включает раковину и сплевывает зубную пасту изо рта. Я жду, что он уйдет, но он не уходит.

Вместо этого он спрашивает:

— Как ты себя чувствуешь?

Все еще оставаясь за занавеской, я отвечаю:

— Вряд ли это подходящее место для такого разговора.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — В его тоне слышится веселье. — Чтобы ты могла спокойно потрогать себя?

У меня отпадает челюсть, а щеки пылают от смущения.

— Я не… — начинаю протестовать я, но тут же прерываю себя, решив, что он все равно не заметит любой моей лжи. Я вздыхаю. — Мне все равно. Делай, что хочешь, — говорю я, потому что не хочу, чтобы он думал, что его присутствие здесь меня беспокоит, хотя оно меня и заводит. И, видимо, мы оба уже слишком хорошо это понимаем. Я надеюсь отвлечься от того, что только что произошло, ответив на его другой вопрос: — Я чувствую себя… настолько хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

После нескольких секунд молчания он говорит, и из его голоса исчезают все следы юмора:

— Мне жаль, что ты не смогла увидеться с Миной.

И, черт возьми, его искренний тон заставляет гнев и смущение во мне отступить.

Я ничего не отвечаю на это, потому что мне нечего на это сказать. Хотя игра в вину бесплодна, я все равно чувствую, что он отчасти виноват в этом беспорядке. И это не нормально, что я не смогла увидеть Мину, но я не хочу говорить об этом.

Однако я готова поговорить о некоторых аспектах вчерашнего дня.

— Что с парнем, которого ты вчера убил?

Я не уверена, что он ответит на мои вопросы, поскольку уверена, что все, что произошло вчера, не законно, но я все равно жду. Не то чтобы я кому-то рассказала. Я не невиновна во всем этом. Когда я вчера принесла продукты, я загрязнила место преступления. Мне даже не нужно быть студентом юридического факультета, чтобы понять это.

Он удивляет меня, отвечая честно.

— Пока мы спали, приехала бригада уборщиков.

— А люди не будут задавать вопросы, когда поймут, что он пропал?

— Возможно, — говорит он, и это должно меня беспокоить, но безразличие в его тоне ослабляет мои опасения, что его поймают. — Но он не местный, так что полиция не будет искать его в первую очередь. И это если их предупредят.

Он так уверен в том, что они не будут оповещены, что я отпускаю эту тему..

— Вчера ты сказал, что знаешь его… Откуда?

Он вздыхает.

— Сейчас меня зовут Ник, но родился я Нкколайо Кристиано Андретти.

Я все еще размышляю над его словами.

Он Андретти?!

Я провела небольшое исследование мафии после того, как в течение учебного года нарвалась на Ашера. Есть целые сайты, посвященные пяти американским синдикатам, что-то вроде Википедии для мафии. И в каждом сообщении, где упоминаются семьи Романо и Андретти вместе, всегда есть упоминание о давней вражде между этими двумя семьями. Давней и кровавой вражде.

Андретти и Романо — это как Капулетти и Монтекки, только опасные. Я не знаю, почему они ненавидят друг друга, но я знаю, что эта ненависть сильна. И появление Андретти на территории Романо должно быть равносильно войне…

Однако Николайо не просто находится на территории Романо. Он внедрен в нее. Насколько я знаю, он дружит с Ашером, и он упоминал, что Винсент Романо помог нам приобрести это убежище.

За этим стоит какая-то история, и хотя мне до смерти хочется ее узнать, я не спрашиваю, потому что не позволяю себе раздувать пламя своего любопытства в отношении Николайо. Подозреваю, что знакомство с Николайо не поможет сдержать мое вожделение.

И его имя. Я знала, что Ник ему не подходит. Оно слишком простое и обыденное, но Николайо Кристиано Андретти… Оно экзотическое, сексуальное и все то, чем, как я поняла, является Ник-Николайо.

Он продолжает:

— Я жил на территории Андретти до двадцати лет и был вынужден уехать. Пока я жил во Флориде, я дружил с парнем по имени Игнацио. Нац. Это в него я стрелял вчера. В общем, его отец был другом моего отца, так что мы практически росли вместе. За несколько лет до того, как я уехал из Флориды, Нац случайно застрелил гражданского и был отправлен в Мэриленд, пограничный штат.

— Когда я уехал из Флориды, я немного пожил в Мэриленде, а пока я там был, я работал в клубе. Я был на улице, делал перерыв, когда увидел Наца. Он и его друг достали пистолеты и собирались застрелить Ашера.

Когда я задыхаюсь, он не обращает на это внимания и продолжает:

— Он собирался убить Ашера, но если бы он это сделал, люди с Ашером убили бы его… Поэтому я вмешался. Я убил друга Наца, потому что не хотел, чтобы он рисковал выстрелить в Ашера, пока я забочусь о Наце. Нац так и не простил меня за это.

Он понижает голос, и мне кажется, что он говорит: "И еще кое-что", но на такой низкой громкости я не могу расслышать его из-за шума воды из душа.

— Ты спас Ашера Блэка, — говорю я с удивлением в голосе.

Мои слова повисают в воздухе беззвучно и смело, и мы позволяем им кипеть в тишине, пока я пытаюсь осознать всю глубину своего заявления. Он спас Ашера Блэка, одного из самых влиятельных людей в мире, не говоря уже об этом городе.

Это грандиозно.

После еще нескольких минут молчания я делаю глубокий вдох, прежде чем задать вопрос, который