…Святозеро. Не гуляет ветер по озеру, лежит оно, что зеркало, гладкое, неподвижное. Окружили его деревья плотной стеной, заглядывают в синюю глубину. Покойно ему в зеленой броне. Не сорвут люди его одежду. Святозеро значится в списке озер и рек, по берегам которых установлены запретные зоны.

Рукавишников сорвал ветку малины, усыпанную переспелой ягодой, уселся на пригорке под сосной. С пригорка хорошо видны дальние берега озера, узкая полоса реки Северянки. Святозеро для Северянки — естественное водохранилище. Быстрая река не проводит время праздно. По ее водам плывут вереницы бревен. А кругом лес, старый, дремучий, первозданный. Замшелые ели простерли над землей тяжеленные лапы, навечно скрыли от солнца лесную землю. Таким нипочем ни ветер, ни буря. Лесной полумрак сделал их вечнозеленый убор почти черным, и на этом мрачном фоне стволы редких берез кажутся вылепленными из девственно-белого снега. Взгорьем завладел сосняк. От медно-красных стволов исходит теплый спет. На прогалинах, полянах буйно разросся черничник, розовели изгарины иван-чая, а в низких местах пестрели на кочках мха. Непотревоженная лесорубами дрема лесная приютила под своей сенью много птицы и зверя. В прошлом году Рукавишникову посчастливилось в святозерской пуще убить медведя.

— Тишина! Люблю с лесом с глазу на глаз, — Рукавишников налил из термоса две кружки чаю, поделился с Анастасией Васильевной сдобным пирогом и продолжал — Признаться, не по душе мне уничтожение лесов. Понимаю, дерево на то и растет, чтоб его срубили, иначе сгниет оно от старости, и никому от него пользы не будет… А жалко мне леса нашего. Я здесь родился, шесть десятков прожил. Сколько на моих глазах лесу поизвели, ай-яй! К деревне нашей вон какие болота подступились. Кочкарник да моховина, а еще зыбун. У самой околицы — «окна», того и гляди, скотину засосет. Кое-где кустарник да жиденький лесок. А раньше на том месте лес дремучий шумел. Помню, заблудился я в лесу мальчонкой, всей деревней меня искали, а сейчас каждую кочку за версту видать.

— Да, Василий Васильевич, хирвилахтинские болота родились с помощью людей. Карелия — край северный, дождей и снегу выпадает много, местность не гористая, стока воды нет. Лес работает, как мощный насос. Деревья вытягивают воду из почвы, испаряют ее в воздух. Срубили лес — исчез насос. Никто не позаботился о выращивании нового леса, и землей овладели болота. На совещании ученые говорили, что если на севере не бороться с болотами, тундра начнет свое наступление, откроются ворота для ледяных ветров Арктики, а это, несомненно, отразится на климате Центральной России.

— Скажите-ка! — удивился объездчик, — У нас вырубят, а в Воронеже, к примеру, похолодает?

— Не сразу. Но климат изменится к худшему.

— Так надо болота сушить, а не ждать, пока тундра пожалует к нам с гости. Этак чего землю заморозить можно. Ученые, говоришь, пугали ледяными ветрами?

— Пугали, Василий Васильевич.

— А что совещание решило делать с болотами?

— В резолюции записали: строить мелиоративные станции.

— Эх, сколько бумаги изводят на всякие резолюции! А бумага делается из дерева. А дерево, сама говоришь, насос, воду из почвы выкачивает. Дерево — помеха болоту. Резолюциями болота не осушишь. Мы тебя, Настасьи Васильевна, ждали из Петрозаводска с нетерпением. Ну, думаем, привезет наша начальница хорошие вести и пойдет наша лесная жизнь по повой дорожке. А на поверку выходит, что надежды наши напрасны.

— Нет, Василий Васильевич, пойдет наша жизнь в лесничестве по новой дорожке. Не теперь, через год, два, три, по пойдет. Есть где-то техника, аэросев… О нашем лесе очень взволнованно говорил один ученый-лесовод, требовал к нему внимания. И товарищ из управления горячо выступал. И директор одного из северных лесхозов. Должны быть перемены. А пока не будем опускать рук. Будем работать…

Анастасия Васильевна задумалась. Рукавишников вдруг воскликнул:

— Гляди-ка, лось!

На берег озера из чащобы вышел лось, могучее животное в блестящей темно-бурой шубе. Высоко подняв горбоносую голову, отягченную ветвистыми рогами, зверь сторожко поводил большими ушами и, обнюхивая воздух, медленно переставлял длинные сильные ноги в светло-пепельных чулках. Потом он вошел по колено в воду и окунул в нее тупую морду по самые уши.

— Экий красавец! — восхищенно сказал Рукавишников, — Спокойный. Знает: человек не обидит, пуля не тронет. Заповедник наше Святозеро для зверья и птиц. Сколько тут схоронилось зайца, лисицы, боровой дичи. Вся живность с окрестных вырубок сюда сбежалась. Правильный закон — не рушить запретные леса. Запретный лес — зверью убежище, озерам да рекам — теплая одежда, от болот спасение, от стужи — защита, семена древесные — на племя.

Лось напился и, не торопясь, скрылся в чаще. А вскоре на берегу озера полнился человек.

— Чужак аль свой? — Рукавишников поднес ко рту свисток. На трель свистка лес отозвался веселым многократным эхом.

— В милиционеры записался? — насмешливо спросил Куренков, поднимаясь на пригорок. — Здравствуй, Настасья Васильевна. Приятного аппетиту. Лесной царь, что в твоей посудинке, а?

— Стоградусная с китайской заваркой. Налить?

— Спасибо, дядя Вася. Такого зелья перед обедом не потребляю.

Куренков сел, облокотясь на заросший брусничником пенек, закурил, украдкой поглядывая на Анастасию Васильевну.

— Гуляешь, Михайла? — спросил объездчик, укладывая термос в сумку.

— Гулять некогда, дядя Вася. По делу я здесь. На Святозеро технику, рабочих перебрасываем.

— Михайла, а ты не того? — Рукавишников покрутил указательным пальцем у седого виска.

— При полном здравии и разуме, дядя Вася, — ничуть не обиделся Куренков, — Неужто не знаете? Есть распоряжение.

— Чье распоряжение? Это же немыслимо! Посмейте тронуть хотя бы одну ветку! — гневно воскликнула Анастасия Васильевна.

Куренков горестно вздохнул. Наказал же бог! Что ни день, то война.

— Ты пойми, Михайла, — поднялся с места Рукавишников. — Вырубите лес, озеро обмелеет, реку загубите. Северянка вам же сдюжит. Сколько она вашей древесины сплавляет?!

— Чудак ты, дядя Вася. Я, что ль, распорядился рубить?

— Кого вы уговариваете, Василий Васильевич? — Анастасия Васильевна потуже завязала косынку, облив мастера презрением. — Скажи ему: «Руби, Куренков, яблоневый сад», — у него рука не дрогнет… Идемте.

Рукавишников подхватил свою сумку и поспешил за лесничей. Куренков оторопело смотрел им вслед, пока они не скрылись в чаще.

— Вот чертова работа! — проговорил он и плюнул.

Куренков углубился в лес. Еловые ветви хватали его за одежду, оставляя на комбинезоне космы мха. Сапоги мастера мягко скользили по плотному слою давней травы и мертвых игл хвои. В чаще то возникал, то пропадал образ лесничей. Куренкову виделось ее гневное лицо, слышался презрительный голос. «Скажи ему начальство: «Руби, Куренков, яблоневый сад…» Оса! И у осы мед есть, а у этой только яд. Какой черт знал! Если трест дал