— Что за спешка?

— Мать помирает. Пошел отпроситься на два дня, а они, рады случаю, подкинули мне эту рухлядь и сказали: не сделаешь — не пойдешь. Сволочи! За сотню баксов готовы шкуру с живого содрать! Себе охапками гребут, заразы!

— Тихо ты! А то и этого не будет, — шикнул, оглянувшись, Мишка.

— Не будет и не надо. Пошли они все! Хозяева земли, мать их!

— Успокойся. Давай лучше я тебе помогу. Говори, что делать.

— Ничего не надо. Увидят, еще хуже будет, скажут, других от дела отрываю, добавят еще какой-нибудь гадости.

— Так сейчас же перерыв. В свое время что хочу, то и делаю.

— Все равно не надо. Сам справлюсь.

Василий погасил горелку, закрыл вентили, устало прислонился к стене, достал сигарету, прикурил от сигареты Михаила.

— Сколько лет матери? — спросил Мишка.

— Шестьдесят три.

— Совсем еще не старая. Моей примерно столько же, бегает еще. Стопочку может пропустить — и ничего.

— И она была ничего. А потом что-то случилось. С печенью что-то. Желтая какая-то вся сделалась. Врачи сказали: скоро, а прошло уже полгода. Но теперь и я уже вижу, долго не протянет: день-два…

Домой Василий пришел поздно вечером, осунувшийся, черный от усталости.

— Позже уже никак нельзя было? — упрекнула Мария, соблюдая осторожность. — И обед весь принес обратно…

Василий молча помыл лицо, руки, долго тер шею полотенцем, причесал всклокоченные волосы, тяжело сел на свое место за кухонным столом.

— Отпустили до понедельника, — сказал он, отламывая корочку хлеба и обмакивая ее в соль. — Пришлось пахать без обеда.

— Суп будешь? Или только котлеты с макаронами? — спросила Мария.

Суп Василию не понравился своей морковной сладостью. Поморщился, но ничего не сказал — бесполезно. Об этом он уже тысячу раз говорил, да толку никакого: жена, как глухая, варила, жарила, парила с таким изобилием морковки, что казалось, все засыпано сахаром. А ему хотелось соленого, перченого, острого.

— Как она? — спросил, отодвигая от себя тарелку.

— Все так же.

— Ничего не говорила, не просила?

— Молчит.

— Может быть, мне ее завтра вывезти во двор? Пусть хоть последние дни посмотрит на небо, — высказал вдруг набежавшую мысль Василий.

— Куда уже ей.

— На улице потеплело, солнышко проглядывает. Пусть подышит, посмотрит на деревья…

— Как хочешь, — пожала плечами жена и вышла на балкон.

Назавтра день выдался хмурым, накрапывал дождь, так что с выездом на природу не получилось.

Василий раз десять подходил к кровати матери, пытался заговорить с ней, дать понять, что она дорога ему, любима им, ее единственным сыном, и пусть видит и знает, что он твердо стоит в жизни на ногах, что ее жизнь не напрасной была. Но мать или смотрела безразлично в потолок, или лежала с закрытыми, глубоко ввалившимися в череп глазами. И ни слова, ни взгляда в его сторону.

Полистал от нечего делать альбом с фотографиями. На карточках он с мамой, отцом, сестренкой Верой. «Надо бы ей сообщить, — подумалось вскользь. — Ладно, потом напишу сразу обо всем. Все равно не приедет: больна чуть меньше мамы, да и денег на дорогу нет, и я не могу помочь. Вот жизнь собачья!»

А вот он в армии с другом Колькой Пастуховым, с Урала тот, вон какие мордастые, а вроде бы и не очень их там кормили. Молодые были, от того и здоровые. Здесь он совсем маленький, стоит на стуле, сзади его поддерживают чьи-то большие, мосластые черные руки. На голове какой-то блин с козырьком, морда круглая, плоская, губы оттопыренные. Это мама, совсем еще молоденькая, лет пятнадцать-шестнадцать ей тут, с подружкой, кажется, Валей ее звали, а может быть, и Клавой. Обе в ситцевых платьицах, в туфельках с белыми носочками, с косичками, хвостиками. Как время быстро все меняет. Вот и наша свадебная. Все, как истуканы, замерли, съежились, губы сжали в полоску, глаза вылуплены. Вроде не на свадьбу пришли, а на судилище какое или на лекцию о международном положении. Прошло больше двадцати лет, и как все теперь не так. Вот и сын, ему здесь лет пять или шесть, а теперь двадцать. С институтом не получилось, но и техникум неплохо, не каждому удается работать на инженерском месте, да еще и на оборонном заводе. Ему бы надо позвонить, может, приедет. Простился бы с бабушкой, она его любила больше всех, первого своего внучонка, да и мы бы с ним повидались, узнали бы, что и как, в письме-то всего не скажешь.

В воскресенье, хоть оно было такое же хмурое, уже не было так тоскливо и безнадежно. Василий сбегал в магазин, принес две бутылки пива, только открыл одну, как его позвала Мария из комнаты матери.

— Что-то не то, — тихо сказала она.

— Что не то?

— Сам посмотри.

Василий посмотрел на постель и увидел, как его мать беспокойно шарит глазами по потолку, протягивает куда-то, тоже вверх, руки.

— Мама, что с тобой? Тебе надо что-то? — наклонился Василий. — Может, врача? А? Мама?

— Какого еще врача?… — прошептала за спиной Мария.

Мать не переставала беспокойно протягивать руки, губы ее пытались что-то произнести, но из вырывающихся звуков не получалось знакомых слов. Василий наклонился к самому ее рту, от напряжения свой раскрыл.

— Сы… сы… сына, — мучилась мать.

— Я здесь, мама. Здесь я, — сжимал он ее руку.

— Вас… вас…

— Да здесь я, здесь!

— Po… ро… дил…

— Да, я родил, ну, не совсем я, жена в основном, вот она тут, рядом, это она родила сына, твоего внука. Его пока нет, но он…

— Цы… цы… ган… бар… бар…

— Не понял, какой бар?

— Барр… он.

И тут тело старушки дернулось и замерло. Василий сел и сразу, как с горячей сковородки, соскочил, кинулся зачем-то на кухню, оттуда в комнату, к телефону, потом опять к кровати матери.

— Что делать теперь? — в растерянности спросил он жену.

— Иди и позови с первого этажа бабу Лиду, — сказала жена. — Она все знает, что надо делать в таких случаях.

Похоронили хорошо, пришли все ее подружки, соседки, и с ее прежней работы были люди. За стол садились два раза по пятнадцать человек. Василий внимательно выслушивал добрые слова о своей матери, согласно кивал головой, пил большими глотками водку, и ему хотелось плакать навзрыд. От него не отходил ни на шаг его дружок Мишка, это трогало Василия до глубины души.

— Понимаешь, — плакал он, облокотясь на руки, — потерять мать, воспитавшую тебя — значит все потерять.

— Так тоже нельзя, — успокаивал его Мишка, — у тебя жена, сын, скоро внуки пойдут, ты о них уже должен думать. Ну, а родители должны