цыганке, повелевать ею, и в то же время он испытывал какую-то зависимость от нее.

Цыганка ничем не выдала своего восторга или негодования, но чуть заметная усмешка все же тронула ее губы.

— Ты смеешься, красавец, — сказала она и, чтобы окончательно развязаться с ним, попросила: — Дай сыну денежку на мороженое.

— Я дам ему на мороженое, тебе на пиво, мужу на водку, только ты скажи мне, о чем я тебя просил.

— Так, дорогой, это не делается, — покачала головой цыганка. — Расскажи все, не таи ничего, а я подумаю, верить ли тебе.

— Ну что ж, слушай…

И Василий рассказал все, что знал, что думал, что домысливал.

— Я спрошу, у кого надо, и потом скажу тебе, — пообещала цыганка, забрав у Василия всю мелочь.

Не прошло и месяца, и все поменялось в жизни Василия и Марии…

Как-то холодным ветреным днем, подходя к своему дому, Мария увидела, как две цыганки, подметая пыль юбками, выносили из подъезда белую дверь, за ними, по-муравьиному, волокли поклажу в виде огромного узла два цыганенка. «Дивандек точно как мой, — подумала Мария. — Кто-то в подъезде евроремонт затеял. Опять ни воды, ни тепла, стук и грохот днем и ночью. Только с каких это пор цыгане стали заниматься ремонтом? Скорей всего, скупили по дешевке столярку, а продадут дачникам втридорога».

Войдя в квартиру, которая почему-то не была закрыта, она увидела, как еще две цыганки в туалете отдирают от пола унитаз. Окончательно сбитая с толку, она стояла в коридоре, не выпуская из рук тяжелых сумок, и если бы не рога сайгака над зеркалом, которого уже не было, она бы подумала, что вперлась в чужую квартиру.

— Что тут происходит? — произнесла она в пространство.

Цыганки оставили в покое унитаз, похватали тяжелые сумки и без шума и слов исчезли, как испарились. Марии даже в голову не пришло остановить или задержать их. Все так же, не выпуская из рук сумок, она заглянула в комнату, где была их спальня.

Среди непривычно голых стен, на полу, застеленном старым плешивым ковром, сидел ее Василий. Это потом уже она узнала в нем своего Василия, а то сидел какой-то цыган — не цыган? — не поймешь сразу кто, в малиновой рубахе, черных бархатных штанах, заправленных в сапоги. Сидел он на подушке, неудобно подогнув калачиком ноги, и вид его напоминал аксакала в юрте в ожидании пиалы с кумысом. Что еще бросилось Марии в глаза, так это подошвы сапог — они были стерты до дыр.

— Что тут происходит? — тихим голосом повторила Мария, переводя взгляд с подошв на лицо мужа. У Василия не дрогнул ни один мускул на лице. — И куда подевалась наша дверь? — посмотрела она на пустой косяк, зная уже, где эта дверь. Василий из киргиза-аксакала превратился в каменного Будду. Не расставаясь с сумками, Мария прошла в другую комнату. И там был дикий раскордаш. Ящики столов выдвинуты, двери шифоньера раскрыты, он пуст. На полу бумага, тряпки, нитки, старые ручки и карандаши… На кухне та же картина, и там как Мамай прошел.

Как очнувшись, Мария бросила сумки и кинулась к телефону, но он молчал, словно выпотрошенный изнутри. У соседей этажом ниже ей открыли дверь, и она, ничего не объясняя, попросила разрешения позвонить. Вид ее, очевидно, был более чем странным, соседи с широко раскрытыми глазами наблюдали, как она, путаясь в цифрах, набирала номер. Она нетерпеливо хлопала по клавише, набирала, опять хлопала по клавише, и все кому-то посылала проклятья. Потом закричала в трубку:

— Папа! Папа! Нас обворовали! Как кто? Цыгане! Что делать теперь? Куда звонить? «02»? Ага, хорошо, сейчас! Что украли? Все украли, даже дверь унесли! Откуда я знаю, что цыгане? Сама видела! Почему не задержала? Не задержала, вот и все! Ладно, я тебе потом еще позвоню!

Двухзначный номер дался ей сразу и, справедливости ради надо сказать, что уже через сорок минут милиция была у дома. С автоматами, пистолетами, в бронежилетах и касках милиционеры вызывали уважение и любовь у всех, кто видел, как они кинулись в подъезд, выбили по ошибке дверь чужой квартиры, под окнами оставили автоматчиков. В общем, шороху наделали хорошего.

В комнату, где сидел претендент на пост барона, они влетели с криком: «Все на пол! Руки за голову!» Пребывающего в нирване Василия повалили, закрутили за спину руки.

— Это не он! Не цыган! — Кинулась на защиту Мария.

— А вы кто такая? — наставил милиционер в маске на нее автомат.

— Я хозяйка этой квартиры.

— А он кто? — ствол автомата уперся в грудь Василия.

— Он мой муж…

— Я — цыганский барон! — гордо вскинув подбородок, заявил Василий, чем окончательно сбил с толку группу захвата. На вопросы дальше отвечал неохотно, не скрывая презрения к милиционерам.

— Кому вы отдали или продали ваши вещи?

— Барон не опустится до торговли барахлом!

— Хорошо! Не продали. Подарили. Просто так отдали. Кому?

— Барон отдал лишние вещи своим людям! Он не имеет права жить в роскоши, если его подданные бедствуют!

— Господи! Роскошь! Лишние вещи! — всплеснула руками Мария. — Всю жизнь тянулись, чтобы приобрести их, а он — лишние вещи! Для мошенников не лишние, а для этого дурака лишние.

Выписали Василия из психушки через три месяца, столько понадобилось врачам, чтобы убедить его, что он никакой не барон и даже не цыган, а обыкновенный псковский мужик, и отец у него был псковский мужик. Василий на эти утверждения согласно кивал головой и смотрел куда-то за плечо врачу. Поскольку он был не буйный, то его передали жене со словами:

— Он для общества не опасен, а что касается «Барона», то кто из нас не «Наполеон» или «Клеопатра»? Все мы одинаковые. Только одни кричат об этом, а другие тихо радуются.

К остановке шли молча. Молча ждали автобус. Василий, прищурясь, всматривался в горизонт, где сходились небо и земля. Земля, приближаясь к небу, сглаживала по пути холмики, буераки, кочки, постепенно превращалась в ровную, как стол, степь. Мария со стороны поглядывала на мужа, но лицо его было непроницаемо, как маска циркача.

Подошел автобус. Василий помог жене подняться на ступеньку, подал ей тяжелую сумку с его вещами. Помог подняться старушке, девочке, женщине с ребенком… Марию оттеснили к середине автобуса, сдавили со всех сторон, она пыталась отыскать Василия, но его нигде не было. Хлопнула дверь автобуса, и он, скособочась, отполз от обочины на дорогу.

— Прощай, Мариула! — проводив взглядом автобус, прошептал Василий и, подняв воротник куртки, зашагал туда, где серое небо и желтая степь смыкались, как челюсти