— Неадекватная? — Сознание Федора ухватилось за колоритное словцо, которое в устах дяди Паши как на корове седло. Он чувствовал, что еще мгновение, и он уснет под монотонный блеющий его тенорок, и прикидывал, не перебраться ли на диван.

— Неадекватная. Прыгала по сугробам с мобильником, где машины стоят. Смотрю через окно, а она там скачет по сугробам!

— Может, искала точку… — сонно предположил Федор.

— Думаешь, возле машины сигнал получше? Ты спрашивал про ее телефон, не нашелся, говорил, может, там и выронила.

Разговор принимал какой-то сюрреальный характер, и Федор не ответил, лишь пожал плечами. Огонь приятно грел спину, потрескивали поленья, громадный диван с дюжиной разнокалиберных подушек и подушечек манил, и Федор не выдержал.

— Дядя Паша, я на минуточку… я сейчас… — пробормотал, поднимаясь с пуфика. Добрался до дивана, упал и закрыл глаза. И сразу же стал ему сниться сон: автомобили с горящими фарами в сугробах; марсианка Марго в вечернем платье за руку с гипсовой куклой, у обеих в руке по мобильному телефону-фонарику; тонкие и длинные, они прыгают в сугробах и заглядывают в окна машин.

— Ну, что с тобой поделаешь, — разочарованно сказал дядя Паша. — Спи, конечно. Спокойной ночи!

Он накрыл Федора пледом и вернулся на пост.

…Федор благополучно проспал до полуночи и проснулся от треснувшего в камине полена. Он повел взглядом, пытаясь понять, где находится. Огонь почти догорел, и поленья подернулись сизым пеплом; в окна заглядывала мутноватая и нетемная зимняя ночь. Кресло, где когда-то сидела гипсовая кукла, было пусто и печально. Федор вспомнил свой сон про Марго и Марго-дубль, про мобильники-фонарики, про сугробы, потянулся, лениво соображая, что бы он значил.

Он вернулся в их с Иваном комнату, чувствуя себя свежим и бодрым. Иван всхрапнул и повернулся лицом к стене. Федор включил свет и подошел к лежбищу фотографа. Застыл, разглядывая спящего. Заметил пустую бутылку на полу. Нагнулся над спящим Иваном, рассматривая его… хотя рассматривать было особенно нечего. Голая поясница, край толстой щеки, торчащие дыбом волосы, торчащее малиновое ухо…

Кроме того, Иван некрасиво и громко храпел.

Федор распрямился, взял с тумбочки фонарик, оглянулся на спящего Ивана. Опустился на колени и, светя себе фонариком, внимательно осмотрел коврик у дивана; заглянул под диван, увидел ровный слой пыли и какую-то смятую бумажку — судя по жалкому виду, она валялась там очень давно. Он собирался уже подняться с колен, как вдруг в глаза ему сверкнул крошечный кусочек стекла. Федор протянул руку и осторожно подобрал находку. Положил на ладонь и внимательно рассмотрел. Поднялся с колен, уселся в кресло и задумался, глядя на спящего Ивана…

Похоже, в мобильник вселились сущности, обитающие в этом древнем языческом анклаве, — он то работал, то притворялся мертвым. Дядя Паша объяснил Федору, что нужно спуститься по дороге в сторону поселка примерно до того места, где перевернулась машина, потом подняться, и там, может, «возьмет». Тем более ночью сигнал завсегда получше, сказал дядя Паша.

Там «взяло», и Федор услышал сонный голос капитана Астахова, друга и бывшего коллеги.

— Кто? Федька? Какого хрена? — завопил капитан Астахов. — Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Извини, что разбудил, очень нужно! Я в гостях у скульптора Рубана, в Ладанке. Нас завалило снегом, нельзя выбраться. Тут два убийства, я потихоньку копаю… нужно достать из архива старое дело об убийстве…

— Чего? Из архива? Утром нельзя?

— Тут сигнал только ночью. Сделаешь? Что? Не слышу! Что?

Связь ушла. Федор выждал пару минут и позвонил снова.

— Кого убили? — закричал капитан Астахов.

— Коля, сейчас уйдет связь. Возьми в архиве дело о гибели Лидии Рубан, ДТП, два с половиной года назад. Вел дело Кузнецов. Водителя не нашли. Понял? Лидия Рубан! Третья жена. Это важно! И еще, посмотри, что есть на Марию Рубан, девичью фамилию не знаю… все, что сможешь. Адрес, хозяйка квартиры… Что? Да! Это четвертая жена, Мария Рубан! Лет тридцать. Ее убили. Откуда я знаю, кто! Работала в драматическом театре костюмершей… Да! Не знаю! Две жены убиты, сам понимаешь… Черт… Коля! Коля! Ты все понял?

Тишина была ему ответом. Федор откашлялся, от крика саднило горло и звенело в ушах. Он постоял немного, приходя в себя, полюбовался на звезды и не торопясь пошел назад в Гнездо.

— Ну как? — спросил дядя Паша, впуская Федора. — Поговорил?

— В порядке. Поговорил.

— Приходи ужинать, посидим на ночь глядя, а то чего-то муторно на душе. Лиза мясо с картошкой вечером запекла.

— Приду, — пообещал Федор. — Спасибо.

…Он тронул плечо Ивана. Тот вздрогнул и что-то пробормотал невразумительно; тут же рывком уселся и бессмысленно уставился на Федора. Федор помахал рукой перед лицом Ивана:

— Узнаешь? Это я, Федор. Выспался?

— Федя… ты вернулся… ага… — Иван с силой помял лицо в ладонях. — А я тут уснул маленько… Уже утро?

Федор смотрел на Ивана в упор, и тот, почуяв неладное, спросил:

— Что?

Федор подтащил к себе стул, уселся, не сводя с Ивана внимательного взгляда. Спросил:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Рассказать? — Иван окончательно проснулся. — О чем?

— О том, что произошло вечером за день до исчезновения журналиста. Чистосердечное признание облегчит твою участь.

— Давай еще светом в глаза, — буркнул Иван. — Это что, допрос третьей степени?

— Нет, если признаешься добровольно.

— Как ты догадался?

— Опросил свидетелей. Сопоставил некоторые факты и учуял дымовую завесу.

— Какую дымовую завесу?

— Избыток спиртного, суетливость, болтливость больше, чем обычно. Или наоборот — нежелание общаться, что говорит о чувстве вины. Не надоело притворяться?

— Кто-то знает?

— Никто из тех, с кем я говорил. Допускаю, что кто-то все-таки вас видел. А вот и улика. — Он протянул Ивану ладонь, на ней лежал сверкающий бирюзовый страз. — Нашел под диваном. Думаю, найдутся еще, если поискать.

— Она была здесь, — сказал Иван с тоской.

— Это я понял.

— Много ты понимаешь… ты ее не знал! Я совсем с катушек слетел, как малолетка, как пацан! Мишка ушел из-за стола, просто встал и ушел. Ненавижу! Сволочь! — Иван сжал кулаки. — А мы остались, пили вино, журналист травил анекдоты, она хохотала… На ней было бирюзовое платье, все в бирюзовых камешках… вот здесь! — Он прижал руку к груди. — Она села на пуфик спиной к камину, а спина голая, говорит, от огня просто кровь закипает, и смотрит на меня… так смотрит! Я упал на пол рядом, а она вдруг наклонилась ко мне и шепчет: «Иди к себе, я сейчас приду!» Я ушам своим не поверил! Поднимаюсь, лепечу, что мне нужно взять кое-что, иду, колени подгибаются, думаю: не может быть! Прикалывается, шуточки строит. От двери обернулся, а она мне подмигнула. Прихожу к себе, включил торшер. Стою посреди комнаты как болван, не знаю, что делать, и сердце выскакивает. Не помню, сколько так простоял… целую вечность. Потом слышу: в коридоре быстрые шаги, и кто-то царапается в дверь, и тут же она влетает, я ее сгребаю… а она отвечает… понимаешь? Отвечает, целуемся, как ненормальные, как подростки, в ней каждая жилочка дрожит… я еще подумал, застоялась, девочка моя, сволочь Мишка, на голодном пайке держит! И шепчет: «Тише, тише!» — и прижимается, и хохочет! Играет! А у меня аж в глазах темно! Тяну ее к дивану, она дергает у себя что-то, и платье падает на пол. Мама родная! — Иван закрыл лицо ладонями. — Ты не поверишь, такого у меня в жизни еще не было! Это же фейерверк, молния! Я ей говорю, бросай своего лузера, уходи ко мне! А она: «Я подумаю!» А потом… ну, потом уже, после… отталкивает меня, хватает с пола платье, как змейка извивается, натягивает, камешки сверкают; поправляет волосы, облизывает губы, смотрит на меня… это же черт знает что! На мне все опять дыбом, руки трясутся… Садится в кресло, вытягивает ножку — обуй, мол. Я завернулся кое-как в простыню, подобрал ее босоножки, тоже бирюзовые, в камешках, беру ее ножку и целую, а она голову запрокинула и смеется. И другой ножкой меня в грудь! Я целую ей коленки и чувствую, схожу с ума… говорю, не уходи! А она шепчет: «Завтра!» и «Пусти, чучело!», и палец к губам!