Толстый коричневый слизняк не мог видеть ее, поскольку у него не было глаз, но он пополз в ее сторону по своему слизистому следу, и по мере движения его оранжевые складки сжимались. Он представлял собой не что иное, как ритмически сокращавшийся комок мышц. Открыв слюнявый рот, он издал звук – нечто среднее между ворчанием и стоном. Два дряблых рожка набухли и поднялись, и только тогда из их кончиков показались крохотные глазки. Слизняк снова застонал и продолжил движение к Флоре, оставляя за собой слизистый след.

Умереть от дождя было все же лучше, чем лежать на земле, ожидая, пока тебя сожрет слизняк. Промокшая и пораненная, Флора взлетела и стала набирать высоту, пока не попала в воздушный поток, всосавший ее крохотное тельце в ревущую пасть грозы.

Флора ударилась обо что-то твердое. Она не могла пошевелить ни головой, ни лапками и просто катилась сквозь листву, отскакивая от твердых веток, пока какой-то пористый лишайник не замедлил ее падение. Она зацепилась за него одной лапой и повисла под дождем. Постепенно она смогла уцепиться за него всеми конечностями и убедиться, что у нее ничего не сломано. Флора подтянулась и раздвинула обручи на брюшке, выпуская воду. Очень осторожно она проползла к стволу дерева и вжалась в сухую трещину в коре.

Это было старое дерево и притом настоящее, совсем не похожее на чудовищное металлическое сооружение. Она чувствовала, как его сила уходит в глубь земли, а его бесчисленные руки простираются во все стороны, словно приветствуя грозу. Это был бук; она узнала форму листьев, поскольку видела их на Конгрегации, и на одну безумную секунду она подумала, что, когда дождь кончится, она встретит трутней из своего улья, когда они появятся из укромных мест, а потом они все вместе отряхнутся и полетят домой.

Дождь поредел и вскоре кончился. Через темную равнину полей двигались крохотные яркие точки машин, а вдалеке за ними светились огни городка. Флора попыталась поднять антенны, чтобы прочитать хотя бы один запах, но побитые штормом и одурманенные сахаром антенны сообщали ей, что она по-прежнему находилась в полете. Она проверила свои онемевшие крылья. Сами крылья были помяты, а мембраны порваны во многих местах.

Флора задрожала. Ей не было даровано ни благословенное забытье во время грозы, когда она молилась Королеве, чтобы принять смерть в блаженстве, ни даже Благодать полевок, присуждаемая с уважением и обеспечиваемая сильным милосердным укусом. Такая смерть требует времени. Как же теперь Флора жаждала оказаться в милой сердцу темноте родного дома и ощутить тепло семьи, подобно тем благородным сестрам, которые шли в спальню на свой последний отдых с миром в сердце. Славь конец своих дней, Сестра.

Флора плакала от стыда. Ее сгубила беспечность и гордыня, когда она направилась в городок, о котором ничего не говорилось в пчелиных танцах, и доверилась осе, пообещавшей ей безопасность и сахар. Ее антенны так болели, что она не решалась открыть внутренние каналы, но она и так знала, что сведения Лилии-500 уничтожены. Она обхватила себя всеми лапами, представляя прикосновения сестер, ища на своем теле остатки Любви Королевы. Не нашлось ни единой молекулы. Флору сковала мучительная тоска по дому и семье. При мысли о своем втором ребенке, ее маленьком трутне, который теперь умрет от голода, она завыла в отчаянии, понимая, что сама во всем виновата.

По темнеющему небу пролетела стая ворон. Сразу же вспыхнули железы, улавливающие опасность, и она инстинктивно стала искать любой ответной реакции пчел, но рядом не было ее сестер, и ничего не изменилось – только солнце стало заходить за облака. Полярный угол! Если она почувствует его смещение, тогда еще не все потеряно. Слыша нарастающий птичий клекот, Флора пересилила страх и старалась задействовать свой магнитный датчик, который мог бы показать ей путь домой, но и эта способность оказалась утраченной.

Едкие воздушные волны накатывали на нее, и шумная стая птиц пролетела через листву, гогоча и толкаясь. Они щелкали иссиня-черными клювами и переругивались, стараясь занять места поудобнее, они чирикали и прыгали по веткам, склевывая ползущих по дереву насекомых, а их глаза с огненными ободками пристально осматривали крону. Флора лежала не шевелясь.

Все больше ворон слеталось на ветви, а затем они все вместе принялись шумно отряхиваться от воды. Длинное черное перо спланировало на землю вблизи Флоры и, задев за ствол, застряло белым кончиком в коре. Под ним пролегла длинная глубокая тень, ведущая к дереву.

Флора подождала, пока вороны снова стали препираться и спорить, прежде чем начать движение. Она отпила свежей воды, чтобы смыть приторный вкус осиного сахара, и поползла вниз по скользкому стволу к перу. Боевая железа вспыхнула, когда она почуяла враждебный запах, но она заставила себя подползти ближе.

Кончик пера застрял в старой трещине в коре. А за трещиной было дупло. Флора встала на краю, под прикрытием пера, и подняла дрожащие антенны. Внутри она не уловила какого-либо движения или запаха, чуждого самому дереву. Она заглянула глубже и просканировала пространство: просторное, сухое и пустое. У входа была трещина в коре размером почти с камеру отдыха в улье, но, чтобы забраться туда, ей пришлось бы сложить порванные края. Попытавшись сделать это, она невольно взвизгнула от боли.

Раздался шелест перьев, и зазубренная черная тень опустилась с ветки на землю. Флора замера, когда ворона вперевалку подошла к дереву, выискивая источник интересного звука. Ее пристальный взгляд обшаривал ствол, приближаясь к тому месту, где затаилась Флора, и, не сумев увидеть ее, ворона сильно клюнула кору, чтобы выбить ее. Когда же ничего не получилось, ворона с досады каркнула несколько раз, встряхнула крыльями и стала ждать, что будет дальше.

От вороны сильно пахло горьким застарелым потом, налипшим между перьями, и красными клещами, перебегавшими по ним. Только когда ворона втянула голову в тело, Флора сложила крылья и забралась в тесную расщелину в коре. Чувство замкнутого пространства принесло некоторое облегчение, и, чуя где-то над собой дремлющую ворону, Флора устроилась поудобнее и стала смотреть в темнеющее небо, ожидая смерти.

Листва дерева шелестела и волновалась на ветру. Где-то далеко внизу просеменила лиса, потом остановилась, взглянула в небо и направилась дальше. Звезды прожигали крохотные дырочки в сумерках, а затем взошла бледная луна и медленно поползла по серебряной дуге через небо. Красота луны вызвала у Флоры приступ отчаянной любви к своему несчастному яйцу, и только промелькнувшая тень вороны заставила ее прекратить рыдания. Умереть, так больше и не прикоснувшись к нему и не вдохнув его нежный аромат, и знать, что ждет ее ребенка, когда он вылупится…

Ее щеки запульсировали, рот увлажнился маточным молочком. Она сглотнула сладкую жидкость, ведь больше не было ни греха, ни сестер, чтобы отчитать ее. Одна в темноте, лишенная Любви Королевы, Флора еще сглотнула чудесной жидкости, тратя ее на себя и желая скорейшей смерти.

Она выглянула наружу, во тьму, ожидая чего-то. Где-то там, по другую сторону пахучей ночи, находился ее потерянный дом во фруктовом саду. Она представила улей под ярким голубым небом, представила букет сладких ароматов, расцветающий по мере приближения, солнце у себя на крыльях и свое тело, нагруженное нектаром и пыльцой. Она представила, как десять тысяч ее сестер радостно танцуют, а Пресвятая Мать окутывает ее своей любовью – и где-то, в глубине всего, что она любила, таился секрет, который никак не мог быть преступным, если память о нем наполняла ее блаженством.