Любовь по телефону… Еще Одоевский в письме Пушкину предсказывал: «Письма в будущем сменятся електрическими разговорами…» Именно так – «електрическими»…

Галина Шубарина, жена известного в 60 – 70-е годы танцовщика, рассказывала историю написания знаменитой песни «07». Во время съемок «Опасных гастролей» Шубарин и Высоцкий жили по соседству в одесской гостинице «Аркадия». Владимир Шубарин в городе был известен – он часто выступал в Одессе, родственники жили, да и знакомых имелось немало. «Только он зашел в номер, – рассказывала Шубарина, – ему принялись звонить девки: «Володь, мы знаем, ты без Гали приехал. Так давай…» Шубарину в шесть утра на съемки ехать, а он сел отковыривать телефонный провод от розетки. Тут заходит Высоцкий: «Володь, меня, видно, кагэбэшники пасут. Я Марину набираю и успеваю только сказать: «Здравствуй, это я!» – больше ничего не слышно. Давай с тобой номерами поменяемся…» Мой Володька согласился и ушел спать. А часа в четыре распахивается дверь и входит злой Высоцкий: «Какие-то твари всю ночь трезвонили! Но зато я Марине дозвонился и песни написал». И показал Шубарину «07» и еще целую кучу куплетов, которые он потом спел в этом фильме».

Иван Бортник, частенько находивший прибежище на Малой Грузинской, не раз и не два наблюдал, как его друг часами разговаривал с Влади по телефону. Он мог в течение двадцати минут повторять: «Мариночка, Мариночка…» Мне становилось неловко, и я уходил на кухню. И вот сидишь, одну чашку кофе выпьешь, вторую, полпачки сигарет выкуришь, а он все: «Мариночка, Мариночка…»

А иногда Владимир интересовался у собеседницы, находящейся за тридевять земель:

– Марин, а хочешь новую песню послушать?

«И я, – рассказывал уже Юнгвальд-Хилькевич, – держал трубку, а он ей пел. Когда гитарные аккорды и переборы, я подносил микрофон ближе к гитаре, когда он куплет начинал – то ближе к его рту. Однажды что-то защелкало в телефоне. Он – мне: «Это нас слушают». И в трубку: «Ребята, дайте поговорить без свидетелей. Это чисто интимный разговор. Отключитесь, я вам потом спою». Щелчок. Час говорил. Повесил трубку. Звонок: «Можно Владимира Семеновича?» – «Да.» – «За обещанным». И Володя пел часа три в трубку этим ребятам из КГБ…»

Вконец изуверившись в надежности «електрических разговоров», они обращались к традиционному, вековому эпистолярному жанру, обмениваясь обычными письмами. Хотя в данном случае вряд ли уместно назвать их обычными.

Можно представить, как была оскорблена Марина, узнав, что все ее письма к Володе из квартиры на Малой Грузинской после 25 июля 1980 года таинственным образом испарились. Но не бесследно. «Они всплывают иногда, – поведала она Эльдару Рязанову. – Бывает, что мы покупаем пачки моих писем. Когда Володя умер, многие вещи, к сожалению, исчезли из дома… Меня… обвинили, что я продала все рукописи Володи… Все, что было написано Володей, я сдала в ЦГАЛИ. Все, кроме его писем, написанных им мне…»

* * *

«Я его очень любила, – признавалась она. – И я думаю, что, конечно, ему помогала. Не писать, конечно, – это не моя сфера. Но иметь хорошую жизнь (ну, по моим возможностям), чтобы он мог работать спокойно… Я старалась предугадать, опередить его желания. У меня характер все-таки попроще, чисто по-женски более пластичный. К тому же у него в голове было больше, чем у меня, так что прислушаться к его мнению было не зазорно… Он был больше, чем просто муж».

Марина напрасно скромничала, говоря, что не помогала Высоцкому писать. Без нее не родились бы у поэта прекрасные строки: «Нет рядом никого, как ни дыши…», «Это время глядело единственной женщиной рядом…», «Не сравнил бы я любую с тобой, хоть казни меня, расстреливай! Посмотри, как я любуюсь тобой, как мадонной Рафаэлевой!..», «Кровиночка моя и половинка!..», «Я жду письма… Мне все про тебя интересно…», «Люблю тебя сейчас, не тайно – напоказ!..», «Не видел я любой другой руки, которая бы так меня ласкала…», «Ты – это ты!».

И так далее – до бесконечности.

Правда, находились и оппоненты, которые самоуверенно полагали, что не стоит в поэзии верить конкретике, и Высоцкий писал не о ней вовсе, а о чем-то, что ему мерещилось… Его, дескать, привлек некий романтический флер, как же, жена – француженка! Но даже Валерий Золотухин, высмеивая тех, кто пытался представить роман Высоцкого и Влади эдаким мезальянсом, писал: «Что за ерунда! Лучшим подтверждением Володиных чувств является его любовная лирика. Глядя в потолок, ничего не испытывая, человек вряд ли напишет: «Двенадцать лет тобой храним…» Стихи – они всегда идут от сердца, из души».

Именно Влади мы обязаны тем, что узнали Льюиса Кэрролла в интерпретации Высоцкого. Поэт и знать не знал ничего про «Алису…» и, когда ему предложили принять участие в создании дискоспектакля, удивился: «При чем тут я?..» Но именно Марина сумела настоять и убедить Владимира взяться за эту работу.

Она гордилась тем, что была первым слушателем большинства его песен: «Были тексты, которые очень долго не материализовывались, но он о них думал. Я чувствовала, как они рождаются… Вдруг он вставал ночью и, стоя, писал там на бумажке какие-то обрывки, и из этого рождалась песня через какое-то время. Ему нужно было записать то, что у него в голове было. Я всегда была первый зритель или слушатель. Он очень любил, когда работал, чтобы я лежала на диване, около стола. Я засыпала, конечно. Он меня будил, пел. Я снова спала…»

Марине, обладавшей изумительным природным женским чутьем, удалось точно угадать неизбывную тягу Владимира к странствиям, перемене мест. Хотя, отвечая на вопрос «Ваше представление о счастье?», он говорил: «Счастье – это путешествие, необязательно из мира в мир. Это путешествие может быть в душу другого человека… И не одному, а с человеком, которого ты любишь. Может быть, какие-то поездки, но вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь». Но она справедливо считала, что «помогла ему увидеть мир, который он, конечно, не мог бы открыть без меня… И Володя мне так много дал и открыл…»

Самое главное – он открыл ей свою любимую, а порой ненавидимую родину-мачеху, которая, втайне обожая своего непутевого сына, так больно его принародно пинала.

Высоцкий нуждался в постоянном присутствии Марины, он тянул ее за собой на съемки, в гастрольные поездки, в невиданные ею прежде края. А ее приводило в восторг, как ее Володю встречают, как радуются, как ему аплодируют, как его любят и всегда ждут. Она рассказывала: «Володя старался показать мне как можно больше всего из того, что он любил, что было ему дорого… Он очень любил Москву, и хорошо знал ее. Не традиционные достопримечательности, которые всегда показывают приезжим, а именно город, где он родился, вырос, учился, работал. Со всякими заповедными уголками, чем-то близкими и дорогими ему… Мы очень любили вечерами бродить по московским улицам. И что больше всего меня поражало, изумляло, покоряло: чуть ли не из каждого окна слышны были Володины песни…»

Она считала, им повезло, что они оба были знаменитыми. Но у них не было борьбы за первенство, они были на равных. «А в смысле власти в паре, – открывала секрет Марина, – я его все-таки держала немного в руках. Как все бабы, в общем, когда мужик такой шальной, нужно держать его в руках…»