— Все это так, и каждое сказанное тобой слово соответствует действительности, — продолжил Гуров. — Но это не умаляет нашей вины. Мы оплошали, Стас, и с этим уже ничего не поделаешь.

— Стоп, давай-ка поконкретнее! — потребовал Крячко. — В чем мы допустили ошибку?

— Слова Елизаветы. Во время беседы она упомянула о некой особенности речи убийцы, даже примеры привела, а мы эту информацию пропустили мимо ушей. Не развили, не проработали, просто отбросили как несущественную.

— Но это тоже объяснимо, — начал оправдываться Крячко. — В тот момент у Лизы началась истерика. Я ее еле успокоил, помнишь? А потом мы уехали, тебе пришлось дожидаться экспертов.

— И благодаря всему этому мы дали убийце возможность избавиться от улик, с помощью которых можно было доказать его вину, — остановил его Гуров.

— Ты кого-то узнал по описанию Лизы? — дошло до Крячко. — Кто-то, кто знаком нам обоим и говорит так, как описывала Лиза?

— Да, он знаком нам обоим, и разговаривали мы с ним как раз накануне нового нападения. Это Зиновий Топырин.

— Топырин? Этот заморыш и есть наш серийный убийца? Ты ничего не путаешь, Лева?

— Это он, Стас, не сомневайся. В его речи дефект, о котором говорила Елизавета, проскользнул как минимум дважды. Я и сам не сразу вспомнил. Если быть честным до конца, это пришло ко мне во сне. Перед тем как лечь спать, я все прокручивал в голове рассказ Лизы, вот подсознание и сработало. Когда его доставили в допросную, он сильно волновался. Я списал волнение на его врожденную нерешительность. Застенчивый человек, попавший в непростую обстановку, поневоле будет нервничать. Так вот, отвечая на наши вопросы, он шепелявил. Первый раз неверный звук прозвучал в самом начале допроса. Он сказал: «Это вам с рук не сойдет», а прозвучало у него — «не фойдет». И потом, когда рассказывал о том, откуда знает про сарай и про веревки, дважды сбился с правильной речи. Назвал Хвана «гофподином».

— Точно! Теперь и я вспомнил. Когда он про Хвана говорил, что от того похвалы не дождешься, сказал: «Фнега у него не выпросишь». Мне это показалось смешным, а оно вон как обернулось. И что теперь?

— Догадайся мы об этом вчера, вину Топырина и доказывать бы не пришлось. Отправили бы наряд к нему домой, те дождались бы его возвращения и взяли, с рюкзаком за плечами. Но мы дали ему больше десяти часов на то, чтобы замести следы. Думаю, квартира его теперь стерильна.

— Все равно надо его брать! — разгорячился Крячко. — Привезем сюда, предъявим Лизе, она опознает его по голосу, а там пусть доказывает, что не был в бараке.

— Вот для этого я тебя и вызвал. Пока в голову Топырина не пришла мысль пуститься в бега, нужно его брать. Адрес я выяснил, наряд готов и ждет команды, — вступил в разговор Орлов. — Осталось решить вопрос с Лизой.

— А что с ней не так?

— Ты уверен, что она согласится прийти на опознание? Она пережила такой стресс, что может побояться снова встретиться с преступником.

— Это я беру на себя, — не особо уверенно проговорил Стас. — В конце концов, ей ведь не обязательно встречаться с ним лицом к лицу? Предъявим его через стекло.

— Главное, чтобы было кого предъявлять, — напомнил Гуров. — Товарищ генерал, пора выдвигаться. Чем раньше возьмем его, тем больше времени на поиски доказательств.

Будь у Гурова возможность повернуть время вспять, не много раз, а всего один, он бы, пожалуй, использовал его для того, чтобы вернуться в тот злополучный барак и вырубить убийцу до того, как он выпрыгнул в окно. Вот тогда бы он не смог уйти от ответственности. Не смог уничтожить улики, подтасовать факты и обеспечить себе алиби. Это была бы чистая доказуха. Можно сказать, он взял бы его на трупе. Неважно, что женщина осталась жива, попытка убийства — это, как ни крути, попытка убийства. А что теперь?

Лев сидел в своем кабинете. В полном одиночестве. Стрелки часов показывали без четверти пять. День клонился к закату, а он все никак не мог заставить себя встать и пойти домой. Пойти хоть куда-нибудь, лишь бы начать двигаться. Утреннее фиаско выбило его из колеи гораздо сильнее, чем он готов был признать. В соответствии с планом Гуров и Крячко приехали на квартиру Зиновия Топырина. Он был дома и, судя по всему, никуда уезжать не собирался. Своим визитом они вытащили его из постели. Правда, он не возмущался. Беспрепятственно позволил осмотреть квартиру, даже ордер предъявить не потребовал. Пока эксперты-криминалисты переворачивали квартиру вверх дном, Топырин охотно отвечал на все вопросы, и ни разу при этом в его речи не прозвучало неверной буквы. К концу допроса Гуров начал сомневаться, действительно ли у Топырина имеется данный дефект речи.

Сам допрос дал такие результаты, каких ни Гуров, ни Крячко никак не ожидали. Главной проблемой оказалось алиби Зиновия. Он заявил, что находился дома с четырех часов дня. Вернулся из редакции и с тех пор никуда не выходил. Работал над статьей, смотрел футбол по телевизору и пил пиво. Когда Стас попытался надавить на Топырина, тот «вспомнил», что один раз все-таки квартиру покидал. Заглянул к соседу, так как для проведения эксперимента ему понадобились парафиновые свечи, и Зиновий хотел одолжить их у него. В котором часу это было? Футбол уже закончился, он приступил к работе, вот тогда-то и обнаружил отсутствие свечей.

Зато сосед время запомнил четко. В девятнадцать тридцать закончился футбол, после этого двадцать минут он наслаждался тишиной, которую в очередной раз нарушил сосед, вломившись к нему в дом с дурацкой просьбой одолжить свечи. Из показаний соседа явствовало, что Зиновий Топырин никак не мог находиться во время нападения на Елизавету Трунову в Бронницком районе, так как в это время был дома, смотрел футбол и очень громко его комментировал. У соседа не было сомнений в том, что комментарии выдавал именно Топырин, его голос он не мог не узнать, все-таки прожил с ним на одной лестничной клетке более трех лет. Гуров спросил, как часто Зиновий настолько бурно реагирует на футбольный матч, и в ответ услышал: каждую неделю. Итак, у Топырина было алиби. Если не железное, то требующее серьезного опровержения. Любой суд примет показания соседа в качестве алиби, особенно после того, как их обоюдную антипатию докажут другие соседи. Кстати, крики и комментарии Топыриным игры слышали и другие соседи. И тоже могли подтвердить это в суде.

Рюкзака в квартире не оказалось. У Топырина вообще не было ни одной спортивной или дорожной сумки. В командировки он не ездил, а отдыхать предпочитал дома за компьютером. Втулок от пищевой пленки также не нашлось. Зато был принтер. Гуров заявил, что конфискует его для проверки. Топырин согласился. Результаты по принтеру пришли к обеду — записки печатали не на нем.

Топырин не отказался, что знает Елизавету, но благодаря общественной деятельности в Москве ее знали многие. Он утверждал, что лично с женщиной не знаком, никогда не встречался, не звонил и не писал ей. Несмотря на сплошные «не», сопровождающие допрос и осмотр, Гуров заявил, что должен забрать Топырина в Управление. Топырин попытался возражать, но Лев был непреклонен. Он хотел воспользоваться последним шансом разоблачить преступника, предъявив его голос последней жертве.