— Не говори так, — глухо попросил он.

— Но это правда. Нам действительно лучше друг без друга, — отрезала я, хотя на этих словах в горле встал ком.

Занавес открылся, представляя зрителям людей в египетских одеждах, декорации стен с древними фресками. Аплодисменты с каждой секундой становились все громче и громче, как лавина, они проносились по всем рядам, усиливая друг друга.

— Если ребенок мой, то…

— «Если». Опять это «если»! — спасительная темнота вокруг скрывала выступившие на глазах слезы. — Если ты не уверен даже, что я тебе не изменяла, то зачем это все? Или решил провести тест ДНК, когда ребенок родится? И только потом принимать решение?

— Ника… — он вдруг взял мою руку в свою, и это простое, казалось бы, действие моментально отозвалось тысячей мурашек по всему телу. — Я сотню лет был один. Не подпускал никого к себе. Я хочу тебе верить, но…

— Но?..

— Но мне просто нужно время.

Мужчина в форме египетского военачальника запел пронзительно и сильно. Итальянский язык имел свое особое звучание. Сверху над сценой висело табло, на котором бегущей строкой высвечивался перевод.

«…Лишь для тебя я достиг победы…»

— Отлично, — я попыталась встать, но Виктор не дал мне этого сделать, — сообщи, когда время придет. Я не хочу мириться с постоянными обвинениями до тех пор, пока ты привыкнешь, или что там тебе нужно!

Снова попыталась подняться, вот только он ловко потянул меня на себя, и в итоге я оказалась сидящей у него на коленях.

— На нас могут смотреть… — зашипела я.

— Пусть смотрят, — горячий шепот обжигал шею. Сладкая истома тут же затопила сознание. — Оборотни хотят мира… пожалуйста. Будет им мир. В конце концов, не мы начали эту войну. Кулон вернем позже.

— Я все еще в розыске, — напомнила я, пытаясь удержать его руки. Горячая ладонь скользнула по бедру вверх, под ткань платья.

Боже! Какой стыд! Нас может видеть весь зал!

На сцене на коленях стояла девушка в рабской одежде. Лицо ее блестело в свете прожекторов, и отсюда казалось, что это от слез. Весь вид говорил о безумном страдании. А пронзительный голос западал в самую душу.

«Да, я люблю его, и за любовь страдаю ужасно…» — переводило табло сверху.

— Я почти это уладил, — Виктор уткнулся мне в волосы, шумно вдыхая их аромат. — Дьявол, по крайней мере, теперь понятно, что я не спятил…

— Ты спятил! Тут же полно людей!

Попыталась соскользнуть на соседний стул, но он держал крепко.

— Нет, я про этот едва уловимый запах. Ты оборотень…

— Сам ты оборотень, — всхлипнула я, устав вырываться.

Этот мужчина — наваждение, болезнь. Что бы я ни делала, как бы ни бежала от него, я раз за разом оказываюсь в его руках. И, несмотря на все потрясения, мне не избавиться от чувств, что он разжег в моем сердце.

Рабыня на сцене заканчивала свою песню, и мне на миг показалось, что она поет не о себе, обо мне. Дочь эфиопского царя, с войсками которого сражались египтяне во главе с ее возлюбленным.

Мой отец оказался далеко не царем, да и нежных чувств я к Раису совсем не питала. Но то, что мы с Виктором очутились по разные стороны, было фактом.

— Одно слово, — попросил Виктор. — Просто скажи мне. Ты хочешь остаться со мной? Я соглашусь на любые условия, но только если ты сама согласна быть рядом.

Глаза в глаза. Искренность, от которой перехватывало дыхание. Словно во сне я увидела со стороны себя, нас. Медленно-медленно кивнула.

Виктор потянулся, невесомо касаясь моих губ своими, скрепляя этим поцелуем наш договор. Словно ставя клеймо на моем сердце. Печать, которую не смыть никогда.

Он поднялся, уводя меня из ложи.

В последний момент я успела лишь обернуться на сцену: там танцевали девушки в золотых одеждах. Легкие, изящные, таинственные. Я сразу узнаю момент из репетиции балета, который мы застали здесь чуть больше недели назад. Но сейчас все выглядит совсем по-другому. Словно силы притяжения больше нет, словно балерины — это и есть сошедшие на землю египетские божества, им доступна особая своя магия. И главная чаровница среди них — девушка с темными волосами, та самая, про которую просил Нагицкий.

Она не танцует — эти движения можно было бы сравнить с песней, с музыкой тела, которая волнами расходится по залу, приводя всех присутствующих в состояние легкой эйфории.

Только теперь я поняла, почему Нагицкий так жадно смотрел на нее. Должно быть, он и сейчас сидит где-нибудь в зале, жутко облизывается и прожигает ее голодным взглядом.

Мы вышли в фойе, быстрым шагом направились к лестнице. Каково же было мое удивление, когда я увидела прямо на ней сидящего мецената.

Он поднял на нас тоскливый взгляд.

— Она сейчас выступает, да? — пьяно спросил он. Встал, чуть покачиваясь.

Я кивнула.

— И как она? — спросил он жадно.

— Почему же вы сами не смотрите?

Нагицкий скривился так, словно у него разом заболели все зубы.

— Не удержусь и испорчу всем выступление, — пожал он плечами. — Слишком уж… вкусно.

Музыка в зале на миг стихла, но лишь затем, чтобы смениться торжественными звуками: началась партия мужского баритона.

— Партия Рамфиса, — странно улыбнулся Герман и повернулся к Виктору. — Еще даже не середина, а вы уже уходите. Ты ведь понимаешь, что, забрав ее, ты фактически согласишься с условиями, что выдвинул тебе Галавиц? В этом храме Терпсихоры любые действия приобретают вид нерушимых договоров, подписанных кровью. Такова сила арбитров.

Виктор ничего на это не ответил, прошел мимо, начав спуск по лестнице. Меценат снова опустился на ступеньку, прислушиваясь к доносящимся из зала звукам музыки. Кивнув ему на прощание, я отправилась вслед за Виктором.

Но в вестибюле состоялась еще одна встреча. У самого входа поджидал мой отец, скрестив руки на груди, сверкая волшебным кулоном на шее.

Чуть поодаль, прислонившись к стене, стоял Максим. На этот раз уже без блондинки.

Виктор кивнул брату, и тот сразу же подошел.

— Ну что, — голос Раиса сочился ядом, — убедился в качестве «товара»?

— Максим, уведи отсюда Нику, пожалуйста.

— Она никуда не пойдет, пока ты не согласился на мои условия.

— Будет тебе перемирие, — буквально выплюнул Виктор. — Максим.

Мужчина качнул белой головой, показывая мне, что пора уходить. Дважды просить не пришлось.

Оставаться рядом с новоявленным папашей мне не хотелось ни секунды. И уж тем более возвращаться в подвал в доме у кладбища.

Выйдя на улицу, села с Максимом в машину. Взревел мотор, мы выехали с парковки, свернув на дорогу.