Посмотрел на Патрика Эванса. Тот сидел – ноги больше не держали его. Рядом с ним сидела Леа, держа его за руку, и стоял Матео, положив руку ему на плечо.

Но кто-то отсутствовал. Одного человека не было.

Кэти.

Хотя у них уже не оставалось сомнений в том, где она.

В этот момент она еще оставалась жива.

Но как только появятся полицейские и начнут говорить, она умрет. Все понимали: что бы ни случилось и как бы оно ни случилось, ответ на вопрос «с кем» уже есть.

Патрик дышал часто, неглубоко. Руки у него были ледяными. Глаза расширились.

Он ждал.

* * *

– Когда вы вошли в ресторан, старший суперинтендант, у вас не создалось впечатления, что люди уже знают? – спросил прокурор.

– Создалось.

– Но откуда? Это мадам Гамаш сказала им?

– Нет.

– Тогда как они узнали? Они и видели-то всего лишь несколько патрульных машин. Почему у них сразу возникла мысль об убийстве?

«Он плохо знает Три Сосны», – подумал Гамаш.

– Когда приехали местные агенты Квебекской полиции и заняли посты возле церкви и моего дома, жители поняли: что-то происходит. К тому же им было известно, что мадам Эванс пропала. Когда появился я, а следом за мной инспектор Лакост, их страхи получили подтверждение.

– А, ну конечно. Как глупо с моей стороны, – сказал прокурор, снова обращаясь к присяжным и напуская на лицо смиренное выражение. – Я на миг забыл, насколько хорошо жители деревни осведомлены о вас, о вашей работе и ваших коллегах. Они знают, что старший инспектор Лакост теперь возглавляет отдел по расследованию убийств. Но если они знают вас, старший суперинтендант, то и вы знаете их. Хорошо знаете.

Он сказал это, стоя спиной к Гамашу, однако его посыл был ясен.

Нормальная, разумная, необходимая граница между полицейскими и подозреваемыми была размыта, если не полностью уничтожена. А это, намекал прокурор, в высшей степени непрофессионально и даже подозрительно.

– Это положительный момент, – заговорил Гамаш. – И, как выясняется, немалое преимущество. Убийство может быть хорошо просчитанным, но это не математические расчеты. Это не сумма улик. Что наводит преступника на мысль об убийстве?

Теперь Арман Гамаш обращался напрямую к присяжным, и они переключили внимание с прокурора на старшего суперинтенданта.

Месье Залмановиц почувствовал эту перемену, повернулся и сердито посмотрел на своего свидетеля.

– Человека толкают на убийство не возможности, которые ему представились, а эмоции. – Гамаш говорил спокойно, даже мягко. Словно доверительно беседуя с добрым другом. – Один человек убивает другого. Иногда это вспышка неконтролируемой ярости. Иногда – хладнокровный поступок. Спланированный. Методичный. Но в обоих случаях есть кое-что общее – эмоции, вышедшие из-под контроля. Зачастую что-то долго копившееся. Скрытое. Оно прорывается наружу.

Присяжные кивали.

– У нас у всех есть подобные обиды, – сказал Гамаш. – И большинство из нас хотя бы раз в жизни чувствовали в себе готовность убить человека. Или хотя бы желали ему смерти. И что же останавливает нас?

– Совесть? – одними губами проговорила молодая женщина во втором ряду скамьи присяжных.

– Совесть, – сказал старший суперинтендант, глядя на нее и видя ее мимолетную улыбку. – А может быть, трусость. Некоторые считают, что это одно и то же. И что единственная вещь, которая не позволяет нам совершить что-либо ужасное, – это страх быть пойманным. Но как бы мы вели себя, если бы имели гарантию, что нам все сойдет с рук? Если бы знали, что никаких последствий не будет? Или если бы не думали о последствиях. Если бы мы были уверены, что убийство оправданно. Если бы мы верили, как верил Ганди, в более высокий суд, чем судебная палата.

– Возражаю, – сказал прокурор.

– На каком основании? – спросила судья Корриво.

– Несущественно и не имеет отношения к делу.

– Это ваш свидетель, месье Залмановиц, – напомнила ему судья. – Вы сами задали вопрос.

– Я не просил читать лекцию о природе убийства и совести.

– А может, стоило бы, – сказала судья и посмотрела на часы, встроенные в судейский стол. – Пожалуй, подошло время для перерыва. Прошу вернуться через час.

Она встала и под скрежет отодвигаемых стульев прошептала Гамашу:

– Я вам дала достаточную свободу действий. Теперь внимательнее.

Он слегка поклонился, чтобы показать, что ее слова услышаны, и поймал взгляд прокурора, который за своим столом раздраженно запихивал бумаги в портфель.

Когда судья ушла и присяжных начали выводить из зала, месье Залмановиц наконец не выдержал и быстро зашагал через зал к Гамашу, который спускался со свидетельского места.

– Что это была за хрень? – требовательно спросил прокурор. – Что, черт побери, вы делаете?

Гамаш кинул взгляд в сторону присяжных – последние выходили в дверь и явно слышали прокурора.

– Не здесь, – сказал он прокурору.

– Нет, именно здесь!

Гамаш развернулся и прошел мимо него, но прокурор ухватил его за руку:

– Нет, вы не уйдете!

Гамаш рывком высвободился и повернулся лицом к прокурору.

Журналисты, все еще остававшиеся в зале, уставились на них. Завсегдатаи суда никогда не видели ничего подобного.

– Вы почему саботируете мое дело? – спросил Залмановиц.

– Не здесь. Если хотите поговорить, идите со мной.

Он повернулся к Бовуару:

– Будь добр, найди…

– Я найду свободную комнату, patron, – сказал Бовуар и поспешил к дверям, а Гамаш пошел следом за ним, не дав себе труда проверить, идет ли за ним прокурор.

Месье Залмановиц сердито посмотрел ему в спину и пробормотал: «Придурок», достаточно громко, чтобы репортеры услышали его.

Потом он схватил свой портфель и поспешил за Гамашем.

* * *

Двое мужчин остались тет-а-тет в кабинете.

Главный прокурор и старший суперинтендант Квебекской полиции. Закон и бюрократическая система делали их союзниками. Но не их собственный характер и не личный выбор.

Когда дверь закрылась, Гамаш подошел и запер ее. Затем повернулся к Залмановицу:

– Ланч, Барри?

Он показал на поднос с сэндвичами и холодным лимонадом на кофейном столике.

Залмановиц удивленно поднял брови. Потом улыбнулся. Улыбка была не самая дружелюбная.

Он взял кусочек семги с укропом и сливочным сыром на рогалике от «Сен-Виатёр».

– Как вы узнали, что я начну драку? – спросил он.