Она видела источник напряжения. Вражда между этими двумя действовала как генератор.

Упрямые быки – так назвала их Джоан.

Скорее дикие слоны, подумала судья Корриво. Изгадили ее первый серьезный процесс.

Но даже и это не вполне отвечало действительности.

Главный прокурор месье Залмановиц был изворотлив, двигался с грацией пантеры. Он мерил шагами свою территорию, изредка совершая набеги на скамью защиты, но не сводил глаз с человека в свидетельском кресле.

Хищник, оценивающий добычу.

А Гамаш? Сидит спокойно, словно у себя дома, словно все здесь принадлежит ему: кресло, свидетельское место, весь зал. Вежливый, внимательный, вдумчивый.

Его абсолютное спокойствие являло собой резкий контраст с возбуждением расхаживающего взад-вперед прокурора.

Этот человек был само терпение. Ему хватало здравого смысла сидеть и ждать, когда атакующий проявит какую-нибудь слабость.

Не слон. И не пантера.

Хищник, не имеющий себе равных. Вершина пищевой цепочки.

Судья Корриво наблюдала за месье Залмановицом, который сужал круги, и еле сдерживалась, чтобы жестом не отогнать прокурора от Гамаша.

Предупредить его, что такой сдержанностью и самоконтролем, какие демонстрирует старший суперинтендант, обладают только те, у кого в природе нет врагов. Было бы роковой ошибкой принимать его спокойствие за летаргию.

Не имеющий себе равных хищник, цитирующий Ганди? Делает ли это Гамаша более опасным или менее?

И не является ли он главным врагом самому себе?

Потом Морин Корриво вспомнила мимолетную фантазию, посетившую ее, когда она шла по мощеной улице на ланч с Джоан. О том, что на самом деле эти два врага являются союзниками и только притворяются, что готовы перегрызть друг другу глотки.

Но что могло сподвигнуть их на такое поведение?

Она, конечно, знала ответ. У них была всего одна причина действовать подобным образом.

Чтобы заманить в ловушку еще более крупного хищника.

Судья Корриво посмотрела на обвиняемое лицо.

Возможно ли, что человек, который выглядит таким слабым, таким разбитым, является кем-то совершенно иным?

– Перед нашим уходом на обед вы рассказывали, старший суперинтендант, как принесли известие об убийстве Кэти Эванс ее мужу, – напомнил прокурор. – Это было в ресторане.

– Да, в бистро, – сказал Гамаш и с удовлетворением отметил, как ощетинился прокурор, услышав эту маленькую поправку.

Барри Залмановиц, в свою очередь, взглянул на главу Квебекской полиции, удобно устроившегося в свидетельском кресле, что, по счастью, никак не затрудняло атаку на него.

Несмотря на обмен любезностями во время ланча, прокурору не требовалось притворяться в ненависти к Гамашу. Он его и в самом деле ненавидел. Сколько раз они спорили по поводу обвинения! Иногда прокурор отказывался предъявлять обвинения человеку, которого Гамаш считал убийцей. Залмановиц утверждал, что улик недостаточно или они недостаточно убедительны.

Это ваша вина, Гамаш, говорил тогда Залмановиц.

И старший инспектор Гамаш, возглавлявший тогда отдел по расследованию убийств, называл его трусом, который не рискует предъявлять обвинения, если они имеют хоть малейший шанс быть отвергнутыми судом.

И по иронии судьбы весь план строился на том, чтобы убедить всех в их ненависти друг к другу. А красота плана состояла в том, что они действительно не питали любви друг к другу.

Вышагивая по залу суда, Залмановиц наблюдал за спокойным человеком на свидетельском месте и не мог обнаружить никакой видимой неприязни со стороны Гамаша. Хотя настороженность чувствовалась.

Лишь нависшая над всеми серьезнейшая угроза вынудила Армана Гамаша обратиться к человеку, который ему не нравился и которому он не доверял, но который обладал уникальными возможностями для того, чтобы помочь.

Это была самая необычная встреча за всю карьеру Залмановица.

Гамаш прилетел в Монктон, а оттуда приехал в Галифакс на машине, тогда как Залмановиц прилетел в Галифакс напрямую.

Они обедали в столовой на берегу – в жалкой забегаловке даже по сомнительным стандартам докеров и рыбаков, окружавших их.

И там, в тени кораблей, отправляющихся в порты по всему миру, старший суперинтендант Квебекской полиции изложил свой план главному прокурору Квебека.

Закончив и чувствуя свою полную и абсолютную уязвимость, он замолчал в ожидании. Его напряжение выдавала лишь легкая дрожь правой руки.

Главный прокурор сидел пораженный. Ошеломленный гордыней этого человека. Масштабом его плана. Его глупостью, граничащей с гениальностью, когда он решил обратиться к последнему человеку на земле, у которого может возникнуть желание помочь. И просить не только о помощи.

– Вы просите меня положить конец моей карьере.

– Почти наверняка. А я покончу со своей.

– Ваша началась совсем недавно, – напомнил ему Залмановиц. – Вы только что вернулись из отставки. Вы пребываете в звании старшего суперинтенданта какие-то доли наносекунды. Сомневаюсь, что вы знаете, где на вашем этаже расположен туалет. А я тридцать лет в прокуратуре. Я возглавляю долбаную прокуратуру всего Квебека. А вы предлагаете не только пустить все это коту под хвост, но и рискнуть тюремным заключением? Как минимум оказаться в унизительной ситуации? Вы хотите, чтобы я разрушил всю мою карьеру и опозорил семью?

– Да, пожалуйста.

Гамаш выглядел таким искренним, когда произносил эти слова, но внезапно его лицо расплылось в улыбке. И все же Залмановиц несколько мгновений пребывал в убеждении, что это своего рода злокозненный план с целью избавиться от него. Привести его к саморазрушению. Вынудить его совершить нечто если не абсолютно противозаконное, то уж точно неэтичное.

Что повлечет за собой не только его увольнение, но и уничтожение.

Но, вглядевшись в эти глаза, в это лицо, Залмановиц понял, что Гамаша можно обвинить в чем угодно, только не в жестокости. А то, о чем думал Залмановиц, иначе как жестокостью и не назовешь.

Арман Гамаш говорил серьезно.

– Мне нужно прогуляться, – сказал прокурор и, когда Гамаш сделал попытку подняться, положил сильную руку ему на плечо. – В одиночестве.

Он долго, очень долго ходил туда-сюда по пирсу. Мимо громадных контейнеровозов. Вдыхал запах водорослей, ржавчины, рыбы.

Долго ходил взад-вперед.

Если он согласится на это, то никому не сможет сказать. Даже своей жене. До тех пор, пока все не кончится.

И кто знает, может быть, люди поймут. Поймут, что «почему» важнее, чем «как».

Но, ввязываясь в это дело, он не мог не понимать последствий. Если он согласится, если он пойдет вместе с Гамашем, то его ждет скорый конец. Он окажется у позорного столба. И по заслугам.