Предложение Гамаша противоречило всем его убеждениям, всем принципам. А если уж говорить по справедливости, то и всем убеждениям Гамаша.

Угроза была настолько велика, что от них обоих требовалось пожертвовать своими самыми глубокими убеждениями.

Будет ли он сожалеть о союзе с Гамашем? Будет ли сожалеть об отказе заключить с ним союз?

Каковы шансы на успех? Он понимал, что невысоки. Но если он не попытается, то шансы станут равны нулю.

У Гамаша тоже не имелось других вариантов. Залмановиц понимал, что он именно тот человек, который нужен Гамашу. Из-за его должности. Из-за уважения, которое он завоевал среди профессионалов. Он перечеркнет все свои достижения одним поступком.

Залмановиц остановился, посмотрел на суда в гавани Галифакса, почувствовал соленые брызги на лице.

Шарлотте нравилось ездить в монреальский порт, смотреть на суда широко распахнутыми глазами. Она спрашивала отца, куда направляется каждое судно и откуда оно пришло. Барри, конечно, не знал, а потому придумывал ответы, выбирая самые экзотические места.

Занзибар.

Мадагаскар.

Северный полюс.

Аталантида.

Сант-Кекс-Бре-ке-ке-Фекс.

«Ты это выдумал», – говорила Шарлотта и смеялась до слез.

Что же, подумал он, если он мог сочинять истории для своей маленькой дочери, то и для всего Квебека тоже осилит.

– Ну, в путь, – прошептал он. – Нам предстоит путешествие.

Он вернулся в столовую, где его ждал Гамаш. Перед каждым из них стояла порция подрагивающего торта-суфле с лимонным безе.

Залмановиц сел.

Хотя Арман Гамаш и не упомянул о Шарлотте, Залмановиц подозревал, что тот знает. Поэтому он и ненавидел того, кто сидел напротив, за его просьбу и чуть ли не любил его за эту просьбу.

– Я согласен.

Гамаш кивнул, глядя ему в глаза:

– Мы должны действовать быстро.

И они стали действовать.

Это было несколько месяцев назад, в ноябре.

Обвинения были выдвинуты, предварительные слушания проведены.

Теперь стоял июль, шел второй день процесса об убийстве.

Сказать, пошли ли дела по их сценарию, они пока не могли. Результаты ожидались не скоро, а они сделали только первые шаги. План мог еще провалиться. Земля могла уйти из-под ног.

И в этом случае они оба рухнули бы вниз. Но утешением для Залмановица служило то, что, по крайней мере, когда они ударятся о дно, его руки будут на горле Гамаша.

– Как Патрик Эванс отнесся к известию о смерти жены? – спросил он у старшего суперинтенданта.

– Скажите мне здесь, – проговорил Патрик Эванс, когда его друзья встали плечом к плечу с ним.

Гамаш подумал, что точно так же они встали накануне вечером, защищая кобрадора.

– Non, monsieur, – вежливо, но твердо сказала старший инспектор Лакост. – Прошу вас пройти с нами.

Она показала на дверь в комнату, отведенную для приватных мероприятий. Дней рождения. И полицейских расследований.

– Нам можно? – спросила Леа.

– Да, конечно, – ответила Лакост, позволяя Матео и Леа оставаться с другом.

Они прошли в отдельную комнату, и Бовуар закрыл дверь.

Здесь не было камина, распространяющего тепло и радость. Окна от пола до потолка выходили на мрачный сад и полноводную сейчас речушку Белла-Белла.

Воздух за окнами сгустился, образуя тяжелый туман, за которым почти не было видно леса.

Бовуар включил освещение, а затем обогреватель, чтобы прогнать прохладу из комнаты.

Лакост посмотрела на Патрика Эванса и увидела, что он собирается с духом. Как и Матео Биссонетт. Как и Леа Ру. Словно она, Лакост, расстрельный взвод, а они приговоренные.

Без всяких предисловий она сообщила им новость. Тихо, мягко, с сочувствием, но и с полной ясностью.

– Мне очень жаль, сэр, но ваша жена мертва.

Изабель Лакост давно уже поняла, что простота в таких случаях – оптимальное средство. Короткое, резкое изложение факта. Чтобы не осталось никаких сомнений, никакой приоткрытой двери, через которую они могут проникнуть.

Не существовало щадящего способа сообщать такие известия. Разбивать сердца. А долго готовить людей к подобной новости – лишь усугублять травму.

Матео шагнул ближе к другу, взял его за локоть и сжал пальцы.

Хотя Патрик Эванс должен был уже предполагать, что его жена мертва, это известие сразило его наповал.

У него отвисла челюсть, и он медленно опустился на стул.

Раздался стук в дверь, и Бовуар открыл ее. Вошел Оливье с бутылкой виски и стаканами. И коробкой салфеток.

– Merci, – прошептал Жан Ги и, взяв поднос, закрыл дверь.

Лакост подвинула стул и села напротив Патрика, так что их колени почти соприкасались.

Его темные короткие волосы были подстрижены не по возрасту – так стригутся люди гораздо старше. Чисто выбритый и привлекательный на вид, Патрик не отличался силой характера. Некоторые люди даже в скорби умеют оставаться уверенными. Или хотя бы сохранять видимость. Но этот человек не мог ни того ни другого. Он выглядел бледно во всех смыслах этого слова.

– Ее нашли в церкви, – сказала Лакост, глядя в его голубые глаза, не уверенная, слышит ли он ее.

– Как?.. – спросил он.

– Коронер будет заниматься этим, но, похоже, ее избили до смерти.

– О боже…

Патрик опустил глаза. Потом с трудом поднял, но взгляд его скользнул в сторону от Лакост.

– Как это могло случиться? – спросил он у Матео.

– Не знаю. – Биссонетт покачал головой с непонимающим видом.

Леа, сидевшая рядом, казалась больной. Ей было физически плохо.

Губы Патрика шевельнулись, но либо слова переполняли его настолько, что одно мешало другому, либо он вообще не находил слов.

В душе этого и без того опустошенного человека будто образовалась пропасть.

– Когда вы видели жену в последний раз? – спросила старший инспектор Лакост.

– Прошлым вечером, – ответил он. – На улице.

– Она была на улице? – спросила Лакост. – Не пришла спать?

– Я думал, она пришла. Сам я уснул и думал, что она вернулась.

– Однако она не вернулась, – сказала Лакост, и Патрик кивнул. – Что же она там делала? – спросила Лакост.

– Кэти любила прогуляться вечером, – вставила Леа.

– Когда вы вернулись с обеда? – спросила Лакост.