– Где достал? – спрашиваю, скидывая с себя плащ.

Грязное бельё я снял ещё раньше, когда обмывался из маленьких бутылочек с минеральной водой. Вся одежда приходится почти впору, только рост великоват, но подвернуть штанины и рукава проблем не составляет.

– Смотался домой, – отвечает Михась, и я только теперь замечаю, как тяжело он дышит. – Не было времени шастать по подъездам.

Успел обернуться за пятнадцать минут – значит, бежал, сломя голову.

– Разумно. О, Аллах, скажи, что эта рубашка не твоя!

– Подарили, – летуче улыбается Михась. – Я её ни разу не носил.

– Для меня берёг.

Витос заканчивает с ранами Арта и тоже выворачивает пакет.

– На этого др`ыща всё большое.

– Потом прикинется по моде, – отвечаю я. – Свидания в ближайшее время у него только с унитазом. Давай, буди нашу красавицу.

Виталик отвинчивает колпачок с пузырька «нашатыря», подсовывает брату под нос. Секунду тот лежит без движения, потом морщится, вздрагивает, открывает глаза, осоловело разглядывает нас.

– Good morning, sunshine! – приветствует его Михась.

– Блин… – стонет Арт, – башка ща треснет.

Витос протягивает два таблетки «пенталгина» на ладони:

– На, выпей.

Арт неохотно проглатывает таблетки, запивает минералкой. Снова морщится.

– У меня есть средство получше, – Михась наклоняется и демонстрирует пачку «винстона» и зажигалку.

Губы Арта трогает болезненная улыбка.

Внезапно мы замолкаем и прислушиваемся. С улицы доносится быстро приближающийся рёв двигателя, шум огромных колёс по асфальту. Звук нарастает стремительно, и я понимаю, что его источник уже на Зорге. И не просто на Зорге, а рядом с нами. Слышится треск и скрежет металла, звон бьющегося стекла, словно огромная махина прорубает себе путь сквозь затор прямым тараном…

В следующую секунду раздаётся грохот, как если бы огромные колеса перескочили через невысокое препятствие. Затем стены маленькой аптеки сотрясает такой удар, что из окон выбивает стекла.

Пол осыпает бриллиантовая россыпь осколков. Воздух мгновенно заполняется вонью горящей солярки, слышится треск открытого огня.

Велю Витосу присматривать за Артом и никуда не выходить из аптеки. Тот кивает, отдаёт мне ружьё. Обмениваемся коротким взглядом с Михасем и, не сговариваясь, одновременно выскакиваем на улицу.

20:30

Бортовой военный КАМАЗ с камуфлированным тентом на бешеной скорости слетел с дороги, промчался тридцать метров по газону, перевернулся набок и врезался в девятиэтажку, на первом этаже которой располагалась наша аптека. До нас он не дотянул совсем чуть-чуть. Ещё пара метров – и он влетел бы внутрь через стеклянные двери, превратив тесное помещение в братскую могилу.

Держа оружие наготове, обходим КАМАЗ по кругу. Машина лежит на боку и горит, чёрный дым клубами скользит вверх по стенке здания. Огонь проделал в брезентовом тенте бесформенные дыры, сквозь которые хорошо видно, что находится внутри…

Кровавая каша из изуродованных человеческих тел в хаки – вот что мы видим. Пассажиров было человек двадцать, не меньше. Судя по тому, что мы не слышим стонов раненых, никто не выжил. И неудивительно: в таких авариях у людей обычно кишки через уши вылетают. А если кто и уцелел, пытаться помочь им слишком рискованно. У КАМАЗА горит бензобак – в любую секунду может последовать взрыв.

Ошарашено таращимся на грузовик, не зная, что предпринять.

Потом я замечаю движение со стороны кабины. Кивком указываю на него Михасю. Обходим КАМАЗ с правого бока… и наши челюсти почти одновременно отъезжают вниз.

Из сплющенной кабины выбирается наружу через боковое окно человек.

20:32

Это водитель. Угадывается по возрасту – солдат слишком молодой, чтобы быть кем-то другим. К тому же у него отсутствует половина лица. Нижняя челюсть и часть носа проломлены внутрь и почти срезаны рулевым колесом, в которое он впечатался при столкновении со стеной. Зелёная форма побурела от крови, левая нога изогнута под неестественным углом. И, тем не менее, он продолжает идти…

20:33

Он инфицирован. Но как такое возможно? Если он был заражён до аварии, то как вёл машину? А если авария явилась следствием заражения, то он просто не мог перевоплотиться на ходу. Для этого требуется время. Или нет?

«Прокажённый», подволакивая ногу и утробно урча, двигается в нашу сторону. Михась вскидывает дробовик, прицеливается твари точно в голову.

– Стреляй, – говорю ему. – Убей его, Михась! Убей!

– Ща-а-ас, – Михась прищуривает один глаз. – Пусть чуть поближе подойдёт.

– НЕТ! – раздаётся третий голос.

Кричали из кабины.

Четвёртый голос принадлежит дулу Мишиного дробовика.

Заряд дроби разворачивает солдату оставшуюся часть лица, и бесчувственное тело оседает на землю.

20:35

Из кабины продолжают кричать, и мы, забыв о всякой предосторожности, бежим туда. Проем ветрового окна намертво слипся со стеной, и единственный путь внутрь лежит через окно двери, из которой наружу выбрался «прокажённый».

Михась запрыгивает на колесо, подтягивается и взбирается на дверь, заглядывает в кабину. Я ещё слишком слаб для таких трюков, от запаха гари и переполняющего кровь адреналина голова заходится в новом приступе боли.

– Что там? – спрашиваю его.

Крики превращаются в стоны.

Лицо Михася показывается над колесом:

– Там ещё один. Его зажало.

– Помоги мне залезть.

Михась подаёт руку. Я закидываю дробовик на спину и вскарабкиваюсь наверх. В голове гремит фейерверк, перед глазами мелькают синие мушки, меня снова начинает мутить.

Наклоняюсь над окном и заглядываю в салон машины.

На пассажирском сиденье ещё один военный, на сей раз в возрасте и звании. Приглядываюсь к погонам – генерал-майор. Крупное породистое лицо перекошено от боли, в посеребрённых сединой висках алеет кровь.

Нижняя часть туловища исчезла в складках искорёженного металла, и я понимаю, что ему уже ничем не помочь. Он до сих пор жив лишь потому, что все вены и артерии в его тазу сжаты, как в тисках – он просто не может истечь кровью.

Мужчина поднимает к нам обречённое лицо:

– Вы убили его? Вы его застрелили?

Миша утвердительно кивает головой.

– Нет… нет… – выдыхает военный слабнущим голосом. – Ему можно было помочь…

– Он переродился, – отвечает Михась.

– Нет… нет… мальчишка… просто мальчишка…

Он бредит, понимаю я. Это агония. Гуманнее всего было бы оборвать его мучения одним метким выстрелом, но ни я, ни Михась на это не отважимся.