Глава 19

Жизнь катилась своим чередом. Жухлые остатки листьев опали с деревьев, а потом и исчезли под осенними дождями, ветрами, первым снегом. Утром сквозь смог большого города прорывался запах зимы и холодных ветров.

Случай на ламповом заводе научил главному: не отпускать руку с пульса ни на минуту. Герман вернулся к привычному для себя графику работы: с восьми утра почти до полуночи. С удвоенной силой он контролировал каждое колыхание воздуха в собственном бизнесе, вплоть до расходов на канцелярию или марки туалетной бумаги в заштатном офисе на периферии. Так и только так люди понимали, что никакая ошибка, вольная или невольная, не сойдёт им с рук.

Ему необходимо было уделять внимание Ярине, навещать Нину, отчего-то нервничающую сильнее обычного. А он как одержимый устраивал проверки на предприятиях, шпынял инженеров по технике безопасности, строил директоров. Больше никаких жертв!

Дело не в том, что Марков пострадал финансово, а его имя потрепало местное СМИ, дело в пострадавших. Жертвах! Семьям пришлось хоронить родных, детям придётся расти без отцов, матерей, многие из оставшихся малышей были не старше самого Германа в том возрасте, когда он узнал вкус сиротства.

Подспудно, в мыслях он возвращался к решению наказать главного виновного — Мясникова. Верное ли? Не ошибся ли? Не застила ли ему глаза обида? У Олега… Сергеевича (назвать отцом, даже биологическим, Герман это существо не мог) были дети — выходит, родные братья и сёстры Германа. Внуки были. Больная жена. Чем они заслужили наказание? Жена Мясникова примчалась в Москву, пыталась прорваться в кабинет к Маркову, хотела поговорить лично. О чём? Герман понятия не имел. Дал указание охране, женщину выставили из головного здания, а потом и вовсе не подпускали ближе парковки.

С одной стороны — жена в прегрешениях мужа не виновата. А с другой — муж виновен, и виновен без разговоров и сомнений. Заигрался в безнаказанность, за что поплатились другие люди. Жизнями своими расплатились.

Смотреть в глаза этой неведомой женщине не хотелось абсолютно. Не хотелось гадать, знала ли она, что в городке, откуда они уехали больше тридцати лет назад, остался ребёнок её благоверного. Радовалась ли, что удалось избежать минимальной расплаты за проступки мужа — алиментов. По здравому размышлению, она была в курсе. Городок, в котором родился Герман, был размером с чайную ложку. Все друг друга знали, жили как на ладони, на одном конце города чихнёшь, с другого пожелают доброго здоровья. Тридцать три года назад, родив в провинции без мужа, остаться незамеченной было практически невозможно. Вряд ли жена Мясникова, живущего тогда сыто, хлебно, на широкую ногу, не знала, что произошло.

А сейчас… Сейчас Герман предпочитал оперировать фактами: доказательной базой вины Мясникова. И, конечно, оказывать максимальное содействие следственному комитету и прокуратуре.

Герман бегло глянул на часы. Он вырвался в обед, планировал встретить Ярину у университета, провести с ней хотя бы час. В последние дни они виделись лишь ночью, да и «виделись» это сложно назвать. Они занимались любовью, сексом, трахались, как ненормальные. Герман словно вернулся в свои восемнадцать, когда от вседозволенности и необузданных желаний сносило крышу. Наутро Ярину качало из стороны в сторону от недосыпа, она сшибала углы, засыпала на ходу, отпивалась лошадиными дозами кофе, а Герман ругал себя, на чём свет стоит, но каждая ночь повторяла предыдущую: марево животной страсти накрывало обоих, стоило дыханиям встретиться, а телам соприкоснуться.

Правильно ли это? Здорово? Герман понимал — нет. В полноценные отношения нужно вкладывать силы, время, разум, сердце, душу, в конце концов. Но вкладывался он в работу, как чёртов трудоголик-маньяк.

Ярину же что-то беспокоило, она нервничала, закрылась в себе, вздыхала, прятала взгляд. Под глазами появилась темнота, ключицы почти светились, синие венки явственно проступали сквозь полупрозрачную кожу на шее и груди.

Именно это и собирался выяснить Герман, направляясь к дверям университета. Хотелось увидеть своё синеглазое сокровище не в сумраке ночи, не с полусонным взглядом утром, а днём. Вывести на разговор, заставить сказать причину волнения.

С трудом нашёл место для парковки, тут же набрал номер Ярины, но та ответила с третьего раза, заставив его поволноваться. Куда, спрашивается, запропастилась? Будь на месте Ярины любая другая — уже бы развернулся и уехал. Он не мальчик на побегушках, не сопливый малолетка — вздыхать под дверями прекрасной дамы. Ждать, нервничать — не его история. Оказалось — его. Ждёт. Нервничает. От переживаний и напряжения суставы будто сводило судорогой.

— Я не могу сейчас разговаривать, — буркнула Ярина в трубку.

У Германа дыхание спёрло. Это ещё что значит?

— Ярина?

— Правда не могу, — проговорила та скороговоркой, сбросила звонок, а потом и вовсе отключила телефон.

Твою мать! Твою мать! Да что же происходит-то?! Ничего хорошего в голову не шло, вообще ни одного нормального варианта. Возвращение заблудшего Царевича Елисея, чтоб его черти драли, в родные пенаты, поближе к любви всей жизни — было самой безобидной из версий.

Обернулся резко на стук в окно, повернулся на звук. У автомобиля стояла Лана-Светлана собственной персоной. Коротенькая шубка из меха а-ля натурального, джинсы, обтягивающие толстенький зад. Девчонка выразительно смотрела и показывала жестами, чтобы Герман открыл дверь.

— Чего тебе? — рявкнул Герман. Церемониться настроения не было, да и перед кем? Томной смесью Винни-Пуха и лягушки?

— Яру ждёшь?

— Ярину!

Ярину! Ярину, а не Яру, Ярочку, Рину, Ину. И не зайчонка, не лягушонка, не сраного котика, а Я-ри-ну!

Отчего-то вспомнилось, как Нина в попытках социализировать подопечную в новых условиях, устроила пятнадцатилетие в загородном доме. Позвала всех одноклассников, потенциальных приятелей, случайных знакомых. Хоть с кем-то девочка должна была найти общий язык, хоть с кем-нибудь…

Тогда какая-то дурная малолетка — сопля, обвешанная брендами и бриллиантами, высмеяла имя Ярины, заявив, что нормального человека в честь контрацептивов не назовут.

Случилось это при Германе, он зачем-то заехал домой, а там стадо аниматоров, три вагона воздушных шаров, служба кейтеринга, галдящие подростки и бледная, как моль, невзрачная, сжавшаяся от перепуга именинница.

Герман от неожиданности остолбенел, на мгновение забыл зачем спешил в кабинет отца, повернулся в сторону гогочущих подростков — мысленно он эту шоблу малолетних уродцев назвал иначе, — уставился на «пошутившую» и прошипел сквозь зубы:

— Имя «Ярина» произошло от имени славянского бога солнца и означает «солнечная».

Девчонка в ответ залилась смехом, а Ярина отчаянно покраснела.

— Лучше иметь имя, как у контрацептивов, чем быть их жертвой, как ты, — сообщил Герман малолетке тихо, но чётко, по слогам, вызывая приступ неконтролируемого смеха у тех, кто секунду назад потешался над сиротой,