Ярине было хорошо. Она не стеснялась этого, не зажималась, напротив, демонстрировала, как только могла, от всей души, сердца, дыхания. И это заводило, сводило с ума, расщепляло остатки самообладания в труху. Заставляло прижимать сильнее, ласкать откровенней, переходить те грани, которые он не собирался, по крайней мере, пока. Сегодня. Сейчас. В её первый раз.

Герман настойчиво развёл ноги Ярины. Шире, чем она привыкла, придавив одну коленом, вторую закинув настолько высоко, насколько позволила растяжка, а та у его девочки была отличная. Провел пальцами между ног, жадно наблюдая, как дёргается напряжённый, влажный клитор.

Лёгкие поглаживания, совершенно не провоцирующие на завершение, и активная стимуляция сосков сделали своё дело: бесконечные поцелуи, а то и лёгкие укусы, сдавливания пальцами, резко вобрать в рот, потом огладить мягким, расслабленным языком. Ярина стонала, пыталась ёрзать, текла, умоляла сделать хоть что-нибудь, чтобы она могла найти высвобождение.

В лёгком помутнении он опустился пальцами ниже, провёл между ягодиц, встречая приветственный стон. Наверное, Герману всё это снилось, потому что происходящее было слишком шикарно для реальности. Впивался ртом в приоткрытый, готовый ответить рот. Сразу углублял поцелуй, дурея от вкуса, сладковато-ягодного запаха, перемешанного с ароматом концентрированного желания, бьющих в виски феромонов, повисших в комнате. Прижимал, вжимал в себя податливое, хрупкое тело, чувствуя кожей испарину, ощущая взаимное отчаянное желание.

До оргазма доводить не стал, лишь до безумия, и незначительный перерыв на презерватив, который Герман натянул почти мгновенно, Ярина даже не заметила. Несколько движений пальцами вернули на исходные позиции, когда девушка под ним извивалась, почти ревела от неудовлетворённого, острого желания.

Ярина не протестовала против скольжения пальца внутрь, чтобы немного подготовить к будущему вторжению. Напротив, двигалась навстречу, совершенно точно желая продолжить.

Что ж, продолжить, значит продолжить. Герман в очередной раз остановился за секунду до пика, проигнорировав недовольный стон. Устроился между разведённых ног, направил головку и сразу вошёл, едва не лишившись чувств от тесноты и напряжения. Одновременно с резким движением, провёл пальцем по истерзанному за сегодняшний вечер клитору, заставляя выгнуться и, наконец, кончить.

Пришлось пережидать пульсацию, терпеливо целовать в ответ, несмотря на единственное желание — двигаться. Быстро, сильно, размашисто, от головки до основания и обратно, методично отбивая ритм.

— О-о-о-х… — Ярина посмотрела на Германа, осознав, что несколько мгновений назад лишилась девственности, и виновник произошедшего всё ещё находится в ней.

— Больно? — Герман слегка качнул бёдрами.

— Нет, — взяв паузу для анализа, прислушавшись к себе, ответила Ярина. — Только сверху неприятно. — Немудрено, сразу после оргазма.

— Готова продолжить? — уточнил Герман, уже с трудом сдерживая себя. — «Сверху» мы трогать не будем.

Нужно быть отбитым на всю голову, чтобы терзать несчастный клитор, которому и без того досталось. Главная цель достигнута — первое проникновение прошло безболезненно, обошлось без ненужных травм и трагедий. Теперь дискомфорт неизбежен, но, черт возьми, он неизбежен в любой первый раз. Боли не было и не будет — вот что важно.

— Готова, — кивнула Ярина.

Герман продолжил, сначала осторожно, внимательно следя за Яриной: мимикой, движениями, дыханием. Постепенно природа взяла верх, он начал двигаться сильнее, резче, с каждым разом размашистей, давая волю мужской сущности. Ярина цеплялась за плечи Германа, обхватывала бедра ногами, в последние, самые сильные, умопомрачительные фрикции, закинула икры ему на поясницу, предоставляя удобный доступ.

После он целовал свою девочку, кутал в объятьях, признавался в любви и в сотне других, не менее интимных вещей. Ярина же время от времени бросала ответные смущённые взгляды, порой порывисто целовала, обводила пальцами татуировки на руках Германа, заставляла его сердце биться сильно, ровно, в мире с собой.

Глава 18

Проснулся Герман, как от толчка, словно изнутри ударили в грудную клетку, отчего дыхание на минуту спёрло. Странное, неприятное чувство. Огляделся с неясной тревогой — Ярины в постели не было, а ведь уснула она рядом, уткнувшись ему в плечо, закинув одну ногу на бедро Германа. Перед тем, как провалиться в сон, он на долю секунды зажмурился от удушающего чувства всепоглощающего счастья, какого-то животного, точно не человеческого, потому что ни один смертный попросту не мог быть настолько одуряюще счастлив.

Встал, попытался стряхнуть сонливость, вышел из спальни. Слишком рано, чтобы Ярина топталась на кухне, но Герман на всякий случай туда заглянул, и в итоге встретился лишь с темнотой. Его девочка нашлась в гостиной. Стояла у окна и смотрела сквозь стекло на медленно кружащийся снег. Здесь, почти на недосягаемой для простых смертных высоте, хлопья казались крупными, словно сюрреалистичными — относительное тепло поздней осени их ещё не коснулось, растают снежинки позже, касаясь асфальта.

— Не спится? — спросил Герман, подойдя к Ярине со спины, тут же обхватил и прижал к себе. Не без труда удалось сдержаться и не раздавить, настолько хотелось стиснуть, нестерпимо, как в далёком детстве крохотного котёнка.

— Нет, — ответила та со вздохом.

— Переживаешь из-за университета?

Ярина всё-таки узнала о сплетнях, распускаемых Ланой-Светланой, что не удивительно — тайное всегда становится явным, а уж слухи о порочащей связи разносились буквально с космической скоростью. Да и Герман приложил руку, поговорив с Яриной: необходимо все время держать руку на пульсе, а для этого главное — знать «доброжелателя» в лицо. Хотел лично осадить помесь Винни-Пуха, лягушонка и томной красотки, однако Ярина не позволила, решительно заявив, что разберётся сама. Не очень-то Герману верилось в это «разберётся», но пока ситуация не предвещала ничего катастрофичного, пусть «разбирается». Из деканата не вызывали, за аморальное поведение не отчитывали, исключить не угрожали, а сплетни — всего лишь сплетни. Не привыкать. Ни ему, ни ей.

— Тревожно как-то… — Ярина развернулась в объятьях Германа, уткнулась носом в грудь, вдохнула глубоко, громко, а выдохнула тихо, медленно-медленно, словно выпускала из лёгких страх. А потом наконец прошептала: — Звонили из пансионата, сказали, бабушке совсем плохо.

— Мы можем перевести её в хоспис, — чтобы хоть чем-то утешить, сказал Герман.

— Не нужно, там оказывают паллиативную помощь…

Герман промолчал. Он не представлял, что ответить, чем утешить, какие слова найти, существуют ли они в природе. Все потери, с которыми сталкивался Марков, были внезапными. Что ужасней — столкнуться с горем лоб в лоб, на полной скорости, без права на подготовку или покорно ждать неизбежного, — он не знал. Понимал лишь одно — сколько смерти не жди, она придёт не вовремя, несправедливо, слишком рано, даже если речь о старухе, забывшей собственное имя.

— Постарайся поспать, — шепнул он в маленькое ухо, невольно задевая губами мочку.

Поднял Ярину на руки, отошёл от окна