— А вон те не твои? — Данила кивком указал в партер, где у лож бенуара тоже стояла маленькая группка особняком.

— Эти нет.

— Питерские, — констатировал Данила, — по кислым усатым мордам сразу видно — питерские. По нечищеным ботинкам, засаленным пиджакам, футболкам грязным и немытым ушам. Им Большой до фени — они тут столичную либеральную крамолу приехали бдить. Нагайки в трусах прячут.

— Голые ноги у балерин, — хмыкнул Герман, — разврат! Оскорбление чувств верующих.

— А вон там слева в партере в пятом ряду с краю — видите деятеля? — Данила облокотился о парапет. — Зачем пришел на балет? Он с планшетом не расстается — объявил, что списки «пятой колонны» составляет. День и ночь в Интернете шурует — подсчитывает количество критических постов и комментариев, якобы за десятый миллион уже перевалил. Все, мол, продались, агенты кругом, все — «пятая колонна». Куда списки-то будет направлять — вот интересно?

— Раиса Павловна его к диалогу хотела привлечь за «круглым столом», а он ее послал — мол, и комитет инициативный продался, тоже все там агенты влияния, только очень уж ловко маскируются. Раиса Павловна от таких обвинений аж дар речи потеряла, — снова хмыкнул Герман.

— Другого бы в психушку давно упекли, под душ Шарко, на сеансы успокаивающей мастурбации, — Данила смотрел в партер, — а этого берегут. А вон того видите — один как перст в ложе бельэтажа. Спит старик. Когда-то про него говорили, «зажигал красиво». А сейчас порой проснется, лишь прохрипит: «Бешенство матки — оттого и майдан! Выберем царя!» — и снова в пограничное состояние между сном и явью — бултых.

Катя смотрела в партер. Публика заполняла зал — премьера, ни одного свободного места. Очень много красивых женщин.

— Сейчас начнется. Ну, я пошел, приятного вечера, — Герман скользнул взглядом по Кате.

Катя кивнула ему — и вам того же, потом снова посмотрела в партер, затем вверх — на хрустальную, уже начавшую тихо гаснуть люстру, и…

Она уловила движение Данилы. Обернулась. На его левой руке на сгибе между большим и указательным пальцами — белый порошок. И он втянул его, резко вдохнув.

Закрыл глаза.

— Доза в Большом — кайф.

— Данила…

— Я не наркоман, — он обернулся к Кате.

— Я и не сказала этого, но…

— Я ведь таким не был. Я был совсем другим. А вот как-то весь разрушился в последнее время. — Он положил руку на спинку кресла Кати.

Свет погас. Оркестр заиграл увертюру.

Занавес открыт.

Покои дворца и прекрасная Мехмене-Бану…

И еще более прекрасная Ширин и храбрый…

— Фархад, — шепнула Катя.

— Что?

— Фархад, то же имя, как и у вашего убитого шофера. Кто его убил, по-твоему?

Данила не ответил. Катя все ждала.

Но — нет…

Балет…

Большой…

Артисты танцевали на сцене.

Танцевали любовь.

И Катя постепенно увлеклась зрелищем.

Оркестр, золото ярусов и лож, аромат духов, балет…

Но внезапно… Катя снова ощутила это — как укол, как и там, в лесу, на берегу реки в Прибрежном — чей-то взгляд. Всей кожей, каждым нервом, каждой клеткой тела она почувствовала это — кто-то смотрит, кто-то следит за ней. За ними?

Она покосилась на Данилу — он так и сидит, положив руку на спинку ее кресла. Вроде и объятие, и нет — такой жест.

Затем она оглядела театр. Сотни зрителей — у многих в руках бинокли. Полутьма. Никогда не узнаешь, кто же это так пристально и недобро следит за тобой. Или это просто померещилось?

Но нет, вот снова — как укол. И это ощущение не проходит, только усиливается.

Балет…

Музыка…

Что же это такое за морок — мурашки по всей спине?

В антракте они вышли в фойе. И Катя ловила себя на том, что все пытается вычислить, понять…

Нет, невозможно. Если кто-то и следил за ними, то это — невидимка. А где Герман Дорф?

— Выпьешь что-нибудь? — спросил Данила.

— Нет.

Но он повел ее в буфет и взял два бокала шампанского. Он выпил шампанское, как воду, — залпом. Катя так и стояла со своим бокалом. Она обратила внимание на то, как женщины смотрят на Данилу. Красавец, пользуется успехом у слабого пола.

Они вернулись в ложу уже после третьего звонка. Когда заиграл оркестр, Данила снова положил свою руку на спинку ее кресла.

На сцене танцевали Фархад и Ширин. Катя подумала о Жене. Она так мало говорила о своем шофере. И клуб «Шарада» она не посещала. Туда ходил ее муж — с этими двоими. Интересно, а Женя про эти походы в ночной клуб в курсе?

И тут Катя почувствовала, как Данила положил ей сзади руку на шею. Потом его пальцы нащупали «молнию» на Катином платье и…

Очень медленно он потянул молнию вниз, расстегивая платье.

— Прекрати.

Но «молния» ехала вниз, вниз… между лопаток и ниже, ниже…

— Прекрати сейчас же.

— Закричишь на весь Большой?

«Молния» — длинная, платье вечернее. «Молния» — вниз, вниз, до самой поясницы.

— Так я и думал. Нет бра под платьем. — Данила наклонился.

Его губы коснулись кожи Кати между лопаток. Да, она не надела бра, но фасон вечернего платья такой, что…

— Ты под дозой! Данила, прекрати. — Катя шипела как змея.

Но он продолжал свое дело — поцелуи вниз, вниз.

Катя оттолкнула его и вскочила с кресла. Уронила программку с парапета — кому-то на лысину.

Она ринулась к двери. Расстегнутое до поясницы вечернее платье она придерживала спереди обеими руками. Но Данила оказался проворнее. Он тоже встал и преградил ей выход из ложи.

Мускулистый накачанный торс, как скала, хоть бейся об него. И по наглой морде не съездишь, потому что платье надо держать.

Данила обнял ее и…

Этот поцелуй в глубине темной ложи Большого — скрытый, тайный, а может, и не такой уж тайный, может, и на виду у всего театра, у тех, кто смотрел сюда, а не на освещенную сцену.

Его губы…

Катя почувствовала, как он приподнимает ее и…

Левченко он трахал в туалете клуба. А меня решил употребить тут, в Большом, нанюхавшись кокаина…

— Я закричу. Пусти. Я тебя не хочу.

А на сцене танцевали великую любовь, побеждающую все, все, все…

Катя вырвалась из объятий. Нет, неверно — это он сам отпустил ее, у такого не вырвешься.

Она вылетела в фойе. Испугалась — билетерша увидит ее, полураздетую. Но нет билетерши — только зеркало отражает позолоту и все эти смешные усилия, потуги, когда пытаешься застегнуть до предела расстегнутую сзади «молнию» на платье.