Почему вместо того, чтобы тихонько мочкануть куратора в качестве профилактических работ или донести ВУДу, что я едва не укокошила одного из компании нахлынувших эмигрантов, Темные позволяют мне быть здесь?

Как вообще можно называть меня Светлой в сравнении с этими людьми?

Корк окунает полотенце в какой-то остро пахнущий лекарствами раствор и осторожно кладет на одну из ран.

— М-м-м… — тут же срывается тихий стон с пересохших губ Никлауса, а у меня вновь предательски сжимается сердце и обмирает все внутри.

— Стойте! — слышится громкий голос Наткиного возлюбленного, а спустя минуту в комнату Никлауса широким уверенным шагом входит и сам мужчина.

— Нашел что-то? — вопросительно поднимает темные аристократичные брови профессор Дейман, не отнимая рук от груди пациента.

Рене кивает, затем его взгляд замирает на мне, после чего мужчина едва заметно улыбается, и на его лице появляется что-то отдаленно напоминающее надежду.

— Это очень хорошо, что ты пришла, — признается он, хватает ближайший стул и подтаскивает его ближе к кровати.

Усевшись, Темный долго смотрит на тихо стонущего Никлауса и только потом поворачивается ко всем остальным.

— Сначала я думал, что он в таком состоянии из-за нанесенных ран… — Я стыдливо опускаю голову, покрепче сжимая ладонь Никлауса. — Но потом заметил, что, несмотря на лечение, ему не становится лучше, — продолжил тем временем Темный, на миг прикрыл глаза и выдохнул: — И не станет.

— Что значит, не станет? — с возмущением посмотрел на него Кимми, все еще удерживающий Никлауса от болевого шока.

— Рене, ты думаешь, что у него «Рефаимская лихорадка»? — неожиданно спросил Шарги.

Вместо ответа профессор просто кивнул, но, поймав мой требовательно-вопросительный взгляд, пояснил:

— В долине происходило мало подобных случаев, еще меньше были задокументированы, поэтому информации очень и очень немного, — развел руками Рене. — Известно, что по какой-то загадочной причине Светимость рефаима вдруг начинает угасать. На первом этапе болезнь проявляется как банальная простуда, но постепенно день за днем состояние пациента ухудшается все больше и больше, пока Светимость окончательно не гаснет.

— Мы можем ему помочь? — интересуется Корк.

— Мы — нет, а вот она… — небрежно кивает мужчина в мою сторону. — Откровенно говоря, не знаю…

— И как это понимать?

Я смотрю на Темного с такой неприкрытой угрозой и злостью, словно это он заразил Никлауса, а теперь зажимает волшебный пузырек с антибиотиками.

— Лина. — Рене задумчиво ерошит волосы на затылке и хмурит брови, — у вас с Никлаусом одна Светимость на двоих. Вы способны чувствовать друг друга на расстоянии, и если плохо ему, то и тебе должно быть не лучше. В идеале, ты должна была заболеть вместе с ним пару дней назад, а сейчас лежать на соседней койке, мучаясь от жара… Но этого почему-то не происходит.

— И почему? — тихо интересуется Эми, зачем-то сжимая мое плечо своей крохотной ладошкой.

Профессор Дарон пожимает плечами и печально улыбается.

— Понятия не имею.

Посмотрев на бледного, измученного ранами и болезнью Никлауса, я неожиданно спрашиваю:

— Можно мне побыть с ним наедине какое-то время?

Кимми косится в сторону Корка, тот пожимает плечами и поворачивается к профессору Дейману, который переводит взгляд почему-то на Эмилию. По щечкам маленькой блондиночки бегут слезы, а в голубых глазах плещется отчаянье.

— Ты же поможешь ему? — с надеждой спрашивает она, сжимая мое плечо.

Мне не хочется давать ложных обещаний, которые вряд ли смогу выполнить. Не хочется потом видеть в ее добрых глазах укор, поэтому я говорю правду:

— Я попробую, Эми.

Помазанница Смерти кивает и, всхлипывая через каждый шаг, идет к дверям. Девушку нагоняет ее верный рыцарь — Шарги, а потом и все остальные Темные тянутся к выходу.

Едва мы остаемся одни, я наклоняюсь, осторожно целую сжатые в тонкую линию губы Никлауса.

— Светимость…

Как и раньше, чуждая мне сила повинуется моментально. Рой магических частичек света отделяется от бессознательного тела мужчины и поднимается вверх.

— Иди ко мне, — почему-то тихо прошу я, и этот маленький рой света послушно летит и прижимается к моей груди.

Словно надеется, что я смогу его согреть, словно могу заново вдохнуть потерянный свет. И неожиданно из глубин приходит понимание — а ведь действительно могу.

Прикрыв глаза, я тянусь к той части света, что подарил мне Доставала, черпаю ее со дна души и с благодарностью возвращаю обратно, и вместе с каждым покинутым светлячком, капля за каплей пропадает моя способность пользоваться магией…

И когда ко мне вновь возвращается такое знакомое, невольно уже подзабытое чувство пустоты, я открываю глаза.

Пускай мне опять перекрыт доступ к собственным возможностям, зато я вижу, как более тусклые огонечки Никлауса тянутся к моим все еще ярким светлячкам и постепенно окружают.

— Хочу, чтобы Темный жил, — хрипло шепчу я Светимости. — Возвращайся обратно и согрей его.

Мне до сих пор так и не стала понятна природа силы рефаимов. Как говорится, чужая душа — потемки. Но почему-то сейчас, наблюдая за тем, как постепенно в тело Никлауса возвращается отданная мне часть души, я точно знаю, что спасла его.

— Теперь все будет хорошо, — тихо шепчу, уже не сомневаясь в только что сказанном, а затем наклоняюсь и быстро целую Никлауса на прощанье в мокрый от испарины лоб.

— Люблю тебя…

Так и не приходя в сознание, Доставала едва заметно улыбается краешком губ, его дыхание становится ровным, а тело расслабляется.

Погладив по темным волосам, провожу пальцами по щеке и, словно смутившись своих действий, поспешно отдергиваю руку.

С трудом встав, заставляю себя выйти к ожидающим в гостиной Темным.

— Все будет хорошо, — опережая тысячи вопросов, говорю я, — но Никлауса надо срочно отправить в долину. Чем быстрее, тем лучше. Профессор, вы сможете среди ночи открыть портал на Темные земли?

Рене кивает и отходит в сторону, чтобы переговорить о чем-то с Кебилом и Гафсом, а Корк и Кимми идут проверить состояние Никлауса.

«Идут проверить, не добила ли ты нашего болезного», — устало смеется дракончик.

Грустно улыбнувшись, я, так ни с кем и не попрощавшись, покидаю секцию Темных и выхожу на улицу.

Нелепая надежда, с которой я засыпала, что утром станет гораздо легче, разлетелась вдребезги, поверженная кулаком суровой реальности. Стоило отодрать себя от кровати и прийти на завтрак, как пошло-поехало…