Последовал момент испуганной нерешительности … и тогда она смирилась с этой дикой нежностью, которая была лучше в своей жестокости, чем любая ласка, которую она когда-либо знала, которая наполняла ее восхитительной радостью, о которой, как она теперь поняла, она мечтала, которой ей не хватало и в которой она нуждалась, которая была убежищем, к которому она пришла. Краснеющая, смущенная, но довольная, побежденная и счастливая в плену этого изысканного рабства.

– Майра, – прошептал он, – Майра! Я тебя напугал? Ты простишь меня?

Она быстро кивнула и прижалась к его плечу.

– Я не мог больше ждать, – прошептал он ей на ухо. – Слова казались ненужными; я просто хотел тебя; ты – все в мире; и, – просто заключил он, – я взял тебя.

Она прошептала его имя, очень тихо. Какая безмятежность царит в такой момент, какое сияние надежного счастья, защищенности от боли и печалей мира!

Роберт Кеан, обнимая эту девушку, которая с раннего детства была его идеалом женственности, любви и всего, что значила любовь, забыл о тех вещах, которые потрясли его жизнь и привели его на порог смерти, забыл о тех признаках болезни, которые омрачали некогда славную красоты девушки, забыл о черной угрозе будущего, забыл о враге – колдуне, чья рука была протянута над этим домом и этим садом, – и был просто счастлив.

Но этот пароксизм радости, который Элифас Леви, последний из Адептов, так чудесно проанализировал в одной из своих работ, недолговечен, как и все радости. Нет нужды перечислять здесь обрывки фраз (перемежаемых теми первыми поцелуями, которые подслащивают воспоминания о старости), которые теперь сошли за разговор и которые влюбленные считали разговором с самого начала мира. Как сумерки наползают на великолепный пейзаж, так и тень Энтони Феррары наползла на счастье этих двоих.

Постепенно эта тень упала между ними и солнцем; мрачная вещь, которая вырисовывалась в жизни их обоих, отказывалась больше прятаться. Роберт Кеан, обняв девушку за талию, затронул ненавистную тему.

– Когда ты в последний раз видела Феррару?

Майра внезапно подняла голову.

– Больше недели… почти две недели назад…

– Ах!

Кеан отметил, что девушка говорила о Ферраре со странной сдержанностью, которую он не мог объяснить. Майра всегда относилась к приемному сыну своего опекуна как к брату, поэтому ее нынешнее отношение было тем более странным.

– Ты не ожидала, что он так скоро вернется в Англию? – спросил он.

– Я понятия не имела, что он в Англии, – сказала Майра, – пока однажды он не вошел сюда. Я была рад его видеть – тогда.

– А разве ты не должна быть рада видеть его сейчас? – нетерпеливо спросил Кеан.

Майра, опустив голову, намеренно разгладила складку на своей белой юбке.

– Однажды, на прошлой неделе, – медленно ответила она, – он… пришел сюда и… повел себя странно…

– В каком смысле? – дернулся Кеан.

– Он сказал мне, что на самом деле мы – он и я – никоим образом не связаны.

– Ну?

– Ты знаешь, как мне всегда нравился Энтони? Я всегда думала о нем как о своем брате.

Она снова заколебалась, и на ее бледном лице появилось озабоченное выражение. Кеан поднял руку и обнял ее за плечи.

– Расскажи мне все об этом, – успокаивающе прошептал он.

– Ну, – продолжала Майра в явном замешательстве, – его поведение стало… неловким; и вдруг… он спросил меня, смогу ли я когда-нибудь полюбить его, не как брата, а…

– Я понимаю! – мрачно сказал Кеан. – И ты ответила?

– Некоторое время я вообще не могла ответить: я была так удивлена и поражена. Я не могу объяснить, что я чувствовала по этому поводу, но это казалось ужасным – это казалось ужасным!

– Но, конечно, ты сказала ему?

– Я сказала ему, что никогда не смогу любить его по-другому, что я никогда не могла думать об этом. И хотя я старалась не ранить его чувства, он воспринял это очень плохо. Он сказал таким странным, сдавленным голосом, что уезжает…

– Уезжает! Из Англии?

– Да, и… он обратился со странной просьбой.

– С какой?

– В сложившихся обстоятельствах, видишь ли, мне было жаль его, мне не хотелось отказывать ему; это был всего лишь пустяк. Он попросил прядь моих волос!

– Прядь твоих волос! А ты?

– Я сказала тебе, что я не могла отказать, и я позволила ему отрезать крошечный кусочек парой карманных ножниц, которые у него были. Ты сердишься?

– Конечно, нет! Вы почти выросли вместе.

– Затем, – она сделала паузу, – он, казалось, изменился. Внезапно я почувствовала, что боюсь… ужасно боюсь…

– Феррару?

– Не совсем Энтони. Но что толку от моих попыток объяснить! Самый ужасный страх охватил меня. Его лицо больше не было тем лицом, которое я всегда знала; что—то…

Ее голос дрожал, и она, казалось, была готова оставить фразу незаконченной; затем:

– Что-то злое, зловещее отразилось в нем.

– И с тех пор, – спросил Кеан, – ты его не видела?

– Он не был здесь с тех пор – нет.

Кеан, положив руки на плечи девушки, откинулся на спинку сиденья и посмотрел в ее встревоженные глаза с каким-то печальным вниманием.

– Ты не беспокоилась о нем?

Майра покачала головой.

– И все же ты выглядишь так, как будто тебя что-то беспокоит. Этот дом, – он с некоторым раздражением указал на сад в низине, – расположен не лучшим образом для здоровья. Это место находится в низине; посмотри на чахлую траву, и повсюду комары. Ты неважно выглядишь, Майра.

Девушка улыбнулась немного задумчивой улыбкой.

– Но я так устала от Шотландии, – сказала она. – Ты не представляешь с каким нетерпением я ждала возвращения в Лондон. Однако я должна признать, что там у меня здоровье было лучше; я очень стыдилась своего румяного вида.

– Тебе здесь нечем развлечься, – ласково сказал Кеан. – Никакой компании, потому что мистер Сондерсон живет только ради своих орхидей.

– Они очень очаровательны, – мечтательно сказала Майра. – Я тоже почувствовала их очарование. Я единственный член семьи, которого он допускает к своим орхидеям.

– Возможно, ты проводишь там слишком много времени, – перебил ее Кеан. – Эта перегретая искусственная атмосфера…

Майра игриво покачала головой, похлопав его по руке.

– Со мной ничего не случится, – сказала она почти в своей прежней веселой манере. – Теперь, когда ты вернулся…

– Я не одобряю орхидеи, – упрямо возразил Кеан. – Это пародия на то, каким должен быть цветок. Помести орхидею рядом с розой, и увидишь какой искаженной, нечестивой вещью она смотрится!

– Нечестивой? – рассмеялась Майра.

– Нечестивой, да! – они порождения лихорадочных болот и смертоносных джунглей. Я ненавижу орхидеи. Атмосфера в доме орхидей не может быть чистой и здоровой. С таким же успехом можно проводить время в