Шумно, облегченно вздохнув, Джузеппе закатил глаза, его лицостало мокрым от пота. Обеими руками держа саквояж перед собой, унес его вглубину комнаты, в дальний угол, опасливо оглядываясь так, словно Сабининвот-вот кинулся бы отнимать. Вернулся к столу, тяжело дыша, налил себе красноговина, – горлышко выбивало барабанную дробь о краешек тонкогостакана, – запрокинув голову, выпил, пренебрегая пролившимися набелоснежную манишку струйками. Лицо его медленно приобретало нормальный цвет.Размашисто осенив себя крестным знамением на католический манер, он тяжело опустилсяна стул, попытался улыбнуться:

– Кто-то из нас двоих чертовски везучий, мсье. Принеудачном обороте дела не то что от нас – от всего этого заведения мало чтоосталось бы… Хотите кьянти?

Сабинин кивнул, взял протянутый стакан и осушил досуха. Примирительнопроизнес:

– Ну, простите, Джузеппе, я и предполагать не мог…

Итальянец уколол его быстрым, злым взглядом, потом вроде бынемного помягчел:

– Пресвятая Дева, ну за что мне это? – поморщилсяон. – Подумать только, что это нас, итальянцев, считают в Европе самымипорывистыми и несдержанными! Так трясти саквояж, где запалы соседствуют сдобрыми пятью килограммами…

– Извините, я же не знал…

– Черт знает что! – фыркнул итальянец. –Акция предстоит серьезнейшая, я везу снаряжение от самого Милана, трясусь надним, как строгий папаша над невинностью дочки, в каждом встречном, бросившем наменя взгляд, чудится шпик, трое суток я почти что и глаз не сомкнул… и вот вбезопасном, казалось бы, месте вдруг возникает, как чертик из коробочки,ревнивый идиот… Отдайте браунинг, прах вас побери!

– Вот, возьмите, – смущенно сказал Сабинин,протягивая ему пистолет рукояткой вперед.

Итальянец небрежно сунул оружие в карман брюк, утер пот слица моментально промокшим насквозь носовым платком и, покачивая под носом уСабинина указательным пальцем, сказал обиженно и наставительно:

– Друг мой, давайте расставим все точки… МадемуазельНадежда очаровательна, но меня связывают с ней исключительно интересы общегодела. Более того, сердце мое давно занято другою… – Он достал золотыечасы, нажал кнопочку и показал Сабинину вставленную с обратной стороны крышкифотографию очаровательной темноволосой девушки. – Удовлетворят вас моиобъяснения?

– Полностью, – сказал Сабинин. – Вот вам моярука. Простите, я, застав вас у нее, совершенно потерял голову… Не сердитесь,право…

– Ладно, пустяки, – сказал окончательноуспокоившийся итальянец. – Я имел уже честь встречаться с русскимисоциалистами, так что успел немного привыкнуть. У меня есть хороший друг, мывместе начинали, Бенито Муссолини, не слыхали? Жаль, очень толковый имногообещающий парень. Так вот, подруга у него как раз русская, синьоринаАнжелика Балабанофф. Боже, вот это вулкан, куда там корсиканским анархистам из«Смеющегося черепа»… Я на вас не держу зла, товарищ, только, умоляю, оставьтеменя, дайте немного выспаться…

– О да, разумеется! – вскочил Сабинин.

– И заберите вашу митральезу.

Сабинин, спрятав громоздкий револьвер, попятился к двери,старательно гримасничая, прижимая руки к груди и бормоча нечтоневразумительное. За его спиной звонко повернулся ключ в замке. Тогда только онубрал с лица маску нелепого, сконфуженного идиота и направился к выходу,усмехаясь во весь рот.

Однако тут же посерьезнел. События назревали стремительно:нежданно-негаданно оказался прикосновенным к какой-то темной истории, гдефигурировали эсеры, иностранные специалисты по подрывному делу, саквояж совзрывчаткой, способной поднять на воздух средней величины здание. Как будтомало было того, что приходилось обитать в набитом взрывчаткой пансионате, способномпри малейшей оплошности взлететь на воздух вместе со всеми обитателями… Явныйперебор, как в карточной игре фараон. Но если в пансионате от него не было особыхсекретов, здесь он оказался вовлечен в совершенно непонятную пока тайну изкатегории смертельно опасных. «Пора из этого как-то и выпутываться, господинавантюрист», – сказал он себе решительно.

Он стоял неподалеку от ворот и лениво наблюдал за суетойздешнего дворника и еще какого-то малого, кажется, племянника Обердорфа – вродебы видел его пару раз со стариканом. Оба, стоя на верхней ступенькеприставленной к стене лестницы, старательно устанавливали в металлическойподпорке, загнанной в кирпичную кладку на толстенных болтах, древкочерно-желтого австрийского флага. То ли древко было новое, плохо подогнанное,то ли с подставкой не все ладно, но штандарт ни за что не хотел утвердитьсяпрямо, кренился в стороны, как корабль в бурю, норовил выскользнуть из рук, такчто распоряжавшийся снизу этой процедурой Обердорф орал на всю улицу, потрясаясвоей сучковатой палкой:

– Mistvieh,[30] ты меня перед людьмиопозоришь окончательно! Посмотри вокруг, там уже всё в порядке, любо-дорогоглянуть! Долго ты там еще, a’bescheissena Haizlputza?[31]

Нужно сказать, старик несколько преувеличивал – у соседнихдомов и на той стороне улицы еще продолжалась в точности такая же деловитаясуета: крепили флаги, императорско-королевские вензеля, растягивали проволоку сфонариками для иллюминации.

«Что у них за праздник, интересно? – подумалСабинин. – Для тезоименитства императора поздновато, для даты восшествияФранца-Иосифа на престол рано, декабря надо дождаться…»

Старина Обердорф выглядел важным и церемонным – в отчаяннопахнущем нафталином сюртуке, ровеснике сражений под Плевной, на коем без трудаможно было разглядеть глубокие складки от долгого пребывания в сундуке, вначищенном цилиндре. Его воинские регалии красовались на новеньких ленточках ижарко сверкали, начищенные, должно быть, зубным порошком.

– Доброе утро, герр Обердорф, – сказалСабинин. – Что это за торжество намечается?

– Доброе… Боже мой, эти бездельники меня с ума сведут!Неужели трудно справиться с таким простым делом?

Сабинин присмотрелся:

– Тьфу ты! Герр Обердорф, всего-то и нужно, что взятьрубанок и подтесать немного древко, иначе не войдет ни за что, слишком толстое…

– Слышали, идиоты? – завопил Обердорффельдфебельским тоном. – Немедленно отправляйтесь за рубанком и сделайте,как толково советует этот господин! Только чаевые с господ жильцов грестиумеете, тысяча чертей! Живо! Людвиг, бездельник, дождешься, что перепишу завещание!Ох, извините, герр Трайкофф, что не поздоровался с вами как следует, но этикосорукие меня в гроб вгонят… Живо, живо! Сбегайте в мастерскую за угол иодолжите у Франца рубанок!