квартирная плата в этом районе по карману только миллионерам. Поэтому противопоставлять их архитектуру московским Черемушкам по меньшей мере нелепо. И уже совершенно непонятно, как умудрился советский писатель не увидеть разительных социальных контрастов и классовых противоречий американской жизни, военного психоза, разжигаемого империалистическими кругами. Вот уж, действительно, приехал турист с тросточкой.

Такому туристу, будь он сверхфеноменально наблюдателен, трудно глубоко разобраться в жизни чужой страны. Как правило, “фасадное” знакомство не может дать четкого представления о жизни народа, особенно когда речь идет о таком большом народе как американский. Тем не менее, В. Некрасов не просто делится впечатлениями, а все время пытается обобщать и по ходу порочит многое из того, что является святым для каждого советского человека. Мы уже не говорим о бестактном, оскорбительном отношении автора к своим товарищам по туристской поездке.

Повторяем, дело не в фактических ошибках, а в тех легкомысленных и неверных обобщениях и параллелях, которые ведут к буржуазному объективизму, к бездумному описательству, искажающему действительность».

Это была лёгкая артподготовка, а решительное наступление последовало через несколько месяцев, когда на встрече с работниками искусств Хрущев указал идеологические просчёты некоторых деятелей советской культуры (об этом надо рассказать отдельно, что и сделано в главе «Никита Сергеевич Хрущёв (бурные продолжительные аплодисменты), “пидерасы” с кисточками и мастихинами (аплодисменты, переходящие в овации) и все-все-все остальные (все встают, поют “Интернационал” и торжественно выходят)»).

К счастью, из-за границы советские люди привозили не только и даже не столько разрозненные впечатления – тут у нас хватало и собственных, отечественных, кумулятивных, – сколько вещи куда более материальные. Ботинки (себе), замшевый пиджак (себе), платье (жене), страшный дефицит – колготки (знакомым и сослуживицам), даже, если хватало наличной валюты, кое-какую технику (для семейного обихода).

Привозили разные вещи торговые моряки, ходившие в загранрейсы. Как не вспомнить словом на тёплой подкладке легендарную одесскую барахолку, одевавшую и обувавшую – в прямом и переносном значении этого глагола – советских граждан. Кстати – кстати! – кстати! – и названием «транзистор», накрепко вошедшим в наш словесный обиход, мы обязаны той же самой барахолке, на одесском же языке называвшейся кратко и ёмко: толчок. И о том следует, думаю, поговорить особо (см. главу «Пространные рассуждения о короткой песне и приёмнике с коротковолновым диапазоном, а именно – транзисторном»).

100 рублей одной бумажкой.

Всё относительно: для зарплаты это маловато, еле тяни от получки до получки, а вообще – немало. Особенно в таком виде. Например, в повести А. Гладилина, когда герой достал сотенную, чтобы расплатиться в ресторане, там никак не могли прийти в себя: неповседневной была эта купюра в начале шестидесятых годов

Так что иностранные вещи попадали в пользование гражданам СССР разными путями. Через толкучку, из рук в руки (местные люди имели возможность лишнего посредника миновать, вещи отправлялись к знакомым, знакомым знакомых, а дальше их след терялся), а также и при посредничестве комиссионного магазина: «Для того, чтобы достать настоящие “фирменные” вещи, приходилось затрачивать немалые усилия и массу времени. Одним из безопасных, но малоэффективных способов “прибарахлиться” был ежедневный обход ряда центральных комиссионных магазинов, куда иностранцы сдавали свои вещи, чаще всего поношенные. Появление в “комке” (сокращенное название комиссионки) любой иностранной шмотки было событием, и для того, чтобы не упустить его, приходилось делать обход. Естественно, что в основных “комках”, известных иностранцам, у нас были свои знакомые продавцы, которые “закапывали” поступившую вещь, пряча ее от взора обычных покупателей, также шлявшихся по магазинам. Такое припрятывание дефицитных, редких вещей было нарушением правил социалистической торговли и сурово наказывалось. Поэтому продавцы шли на риск, имея дело лишь с доверенными людьми».

И Володечка наверняка знал, о чём говорит, когда обещал знакомым, ссудивших ему деньги в долг, а я за это вам – джерси. Это не то джерси, из которого сделан костюмчик «принцессы с Нижней Масловки» (см. главу «История, которая имела место в Петровском парке и около него», часть вторую), это джерси из благородного семейства джерси иностранного производства, такое носит героиня песни «История одной любви, или Как это всё было на самом деле» (см. главу «Неприглядная изнанка материала букле»), хотя и трикотаж, но плетёный из шерстяной нити, может, и с прибавлением шёлковой. Дорогой материал, используемый для костюмов, в которые облечены мужчины с положением, женщины, пребывающие замужем за мужчинами с этим самым положением. Вот и шевиот, вроде бы, делается из шерстяной нитки, но, как говорится, не тот, совсем не тот коленкор, что зафиксировано и в песне Владимира Высоцкого: «В джерси одеты, не в шевиот».

Впрочем, слегка отклонившись в своих рассуждениях, мы позабыли о важном источнике иностранных вещей. Их слали новонайденные родственники из-за рубежа. Понемногу, изредка, однако входило в обиход и такое.

А уж если оказывалось – редчайший случай, но возможный – что заграничные родственники отказали советскому гражданину какое-то наследство, это вообще бывало словно дар свыше, манна небесная. Первые страхи развеиваются, гражданин или гражданка начинают осознавать, что им подфартило, а государственные инстанции, в том числе Инюрколлегия, предлагают своё посредничество. Например, перевести наследство на счёт в сберкассе, конвертировать доллары или франки с марками, а то и фунты, в полновесный советский рубль, выдать часть причитающейся суммы, за исключением, разумеется, процентов, посреднических издержек, налогов, в бонах для отоваривания в валютном магазине «Березка». И такое предложение кажется весьма заманчивым, потому что доллар – тьфу, не сравнится с советским рублём – в разное время стоил и 60, и 70 копеек, не дотягивая никак до рубля.

Володечка, тем не менее, сообразил верно: это здесь доллар не ко двору, а на Западе он сам себе голова, потому что не имеет конкурентов. И тогда здешние 100 рублей или чуть поболее, как насморк – покойнику.

Совещание в Инюрколлегии проходило в четверг, после затяжного дождика, на службу Володечка отправился в пятницу, там послал начальство куда подальше, о чём мечтает любой человек, независимо от возраста, гражданства, вероисповедания и цвета кожи. А там уход в загул, кроме воскресенья, официального выходного дня, прихватив и субботу, день покамест рабочий (выходным днём субботу сделали только в марте 1967 года).

Чтобы пропить с книжки последнюю сотенку, двух дней впритык достаточно, когда помогают хорошие друзья и товарищи. Можно было бы не полениться и составить примерное меню на два этих дня. Бутылка водки – около 3 руб., пиво – 37 коп. («Жигулёвское»!), колбаса варёная, другой не достать, – 2 руб. 20 коп. за килограмм, селёдка бытового посола, ведь залом тоже не укупить без надлежащих связей, – 1 руб. 30 коп., буханка чёрного хлеба