– Но тебя трогать всё же опасаются. – серьёзно возразила княжна. – Ты – человек из народа, с самого низа своими силами поднялась, здесь это пуще всего уважают. А я… Мне все, кому не лень, готовы тыкать в глаза моим аристократическим происхождением! Коля ещё как-то может это выносить, а я…

– Не от большого ума вас обижают! – отрезала Варя. – Кричать да обличать кто угодно умеет, тут сильного уменья не надо! Любую дуру деревенскую возьми – получше нашей Семчиновой укажет, что в вас худо, а что ещё хуже… А вы не слушайте! Пушкин помните что писал? «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца!» Мы с вами ещё в Бобовинах наизусть это учили!

– Так они и Пушкина уже в мусор записали, Варенька…

– И что? Им это, по-вашему, делает честь? – вышла из себя Варя. – Я в деревне жила – всю жизнь от каждого слышала, что не крестьянское дело картинки малевать, для того господа на свет рождены, а нам – в земле ковыряться да мучиться, другой судьбы нет! И что? Хорошо бы было, если бы мы с тятей их послушали? Аннет, да не плачьте же, полон дом народу, что подумают? Ну пожалуйста… Да стоит ли, ей-богу… Подумаешь – Немезида какая ваша Семчинова!

Но подруга, прижав к губам скомканный платочек, тихо и горько расплакалась. Растерянная Варя обняла её за плечи. Ей вдруг показалось, что у Аннет действительное, нешуточное горе, вызванное вовсе не нападками Семчиновой на оперу. Варя уже готова была увлечь Аннет в дальнюю комнату и вытянуть из неё всё… но в этот миг за дверью прогремели быстрые шаги и дверь распахнулась.

– Ну и дела, барышни! На улице – дождь, а здесь, гляжу, вовсе ливень! – объявил насмешливый голос. Аннет вздрогнула, уронив платок. Подняла голову.

На пороге стоял Андрей Сметов с мокрым картузом в руках и в потерявшей всякий вид шинели, с которой на паркет капала вода. Сзади суетилась сердитая кухарка. Тёмные глаза гостя мельком скользнули по Аннет и остановились на Варе.

– Чёрт меня возьми… быть не может! Варвара Трофимовна? Вы? Здесь?!

– Здравствуйте, Андрей Петрович. – просто ответила Варя, вставая. – Как я рада вас видеть!

Сметов подошёл, взял в ладони её руку.

– Так вы снова здесь, в Москве? Надоело вашей меценатке деньги тратить, стало быть?

– Напрасно вы этак… с презреньем. – серьёзно упрекнула Варя. – Хоть и модно теперь людей впустую ругать, но графиню Беловзорову я только благодарить могу. Да вы с Анной Станиславовной-то поздоровайтесь! Пришли в гости, нечего сказать!

Сметов, казалось, только сейчас заметил молодую хозяйку дома. Повернувшись к ней, он довольно сухо поклонился:

– Рад встрече, княжна. Надеюсь, семейство всё в добром здравии?

– Конечно. – так же сдержанно ответила Аннет, случайно или намеренно не протягивая руки для приветствия. – Андрей Петрович, да отдайте, наконец, Федосье шинель, её же выжимать можно! Или сами отнесите в кухню, повесьте просушить… Кроме того, там есть щи и котлеты! Поешьте спокойно, там сейчас нет никого, вам не помешают. И не спорьте, вы ведь всегда голодны!

– Глупо спорить с непреложным фактом! – не стал упираться Сметов, позволяя кухарке увлечь себя в кухню. Но он то и дело оборачивался, ловя взгляд Вари, и в его тёмных глазах светилась искренняя, живая радость. – Варвара Трофимовна, не вздумайте только убегать домой! Тем более, что там льёт как из ведра! Мне столько нужно спросить у вас!

– Не побегу! – пообещала Варя, оборачиваясь к Аннет. – Надо же, не переменился совсем! Всё такой же вредный да ехидный, что ни слово, то крючок… а я на него всё равно сердиться не могу!

– Я тоже. – шёпотом сказала Аннет, глядя в залитое дождём окно. Варя перестала улыбаться. Молча, внимательно посмотрела на подругу. Хотела было что-то сказать, но двери вновь отворились, и в залу, смеясь и разговаривая, повалили гости.

За окном между тем совсем стемнело. Дождь усилился и барабанной дробью стучал в окна. А в большой зале под зелёным абажуром было тепло и уютно. За столом, на диванах, в креслах и просто на подоконниках сидели, смеялись и спорили десятка три молодых людей и девушек. Княгиня Вера, которая была старше всех присутствующих, сидела на своём привычном месте у самовара, разливала чай, глядела на разгорячённые спором молодые лица и думала о том, что всего лишь лет пятнадцать назад, когда она сама вышла из института, подобные вечеринки были бы немыслимы. Здесь, в доме её покойного отца, генерала Иверзнева, собралось самое разношёрстное общество: студенты, художники, военные… У самой стены робко жались две девушки из белошвейной мастерской, которых привела Семчинова. Сама Ольга Андреевна сидела рядом со своими протеже и время от времени громко уговаривала их не робеть и высказываться, чем повергала несчастных белошвеек в ещё большее смущение. В конце концов рядом с ними уселся художник Петя Чепурин и о чём-то тихо и участливо начал расспрашивать их. Девушки понемногу ободрились и принялись отвечать, поглядывая друг на дружку и конфузливо прыская в кулачки. Глядя на них, Вера вспоминала возмущённые речи своей соседки по имению, Раисы Михайловны Протвиной. Почтенная дама, будучи институтской подругой Вериной матери, до сих пор считала себя обязанной наставлять Веру на жизненном пути. Протвина была глупа как пробка, и именно поэтому Вера никогда не спорила с ней. Но во время своего последнего визита, перед отъездом Веры к детям в Москву, Протвина превзошла саму себя:

«Верочка, только не выпусти из рук нашу Аннет! Только не допусти её до этих ужасных нынешних идей! Я и так была крайне удивлена, узнав, что ты оставила их с Коленькой на всю весну одних в Москве! Они так молоды, а в большом городе столько соблазнов! Разумеется, Коля умный мальчик и убережёт сестру, но ведь он сам ещё сущий младенец! Откуда у молодого мужчины ум возьмётся? Его самого беречь надобно! Посмотри, во что превратились нынешние девицы! Мы в эти годы и подумать не смели, чтобы родителей не почитать! Чтобы, прости Господи, свои воззрения иметь! Да какие, боже мой, воззрения могут быть в семнадцать лет, – когда и жизни не видела никакой, и до сих пор за тебя папенька с маменькой думали, и всё – о твоём же благополучии! Ан нет, они сами теперь всех умней! Об истории государства рассуждают, сами рвутся всех учить! Ко мне племянница из Конотопа приехала, Лизанька, – ты её помнить должна, вы встречались в Москве у Гагариных… Ведь прекрасная была девочка! Даже в пансион её не отправляли, мать побоялась, что испортят, дома училась – и что же? Не успела явиться в тёткин дом, – как сразу же и объявила, что желает получать образование, замуж нипочём не пойдёт, потому что это пошлость и тиранство, а Бога – нет! И каково мне это слушать было?! Нет уж, мать моя, говорю, покуда ты в моём доме – и рта открывать о таких вредных вещах не смей! А я и отцу твоему напишу, и матери, что пора из тебя дурь-то выбивать! Так Лиза в комнате закрылась, книжками, которых с собой навезла, обложилась, – и читает! С утра до ночи читает, глаза портит! Вышиванье и в руки не берёт: бесполезная, говорит, забава! Параньку мою, дуру, с пути сбивает! Девка уж и в комнату к ней заходить боится! Ты, Прасковья, говорит, человек, а не вещь, цепи рабства с тебя пали, на тебя тётушка мухобойкой замахиваться никаких прав не имеет! И что это такое, Верочка, я тебя спрашиваю? Неужели ты нашу Аннет допустишь к этим ужасным людям?! Она же может сделать такую великолепную партию!»