голову, намереваясь что-то сказать ему. Но, прежде чем смог заговорить, он встал, застегнул ширинку, потянулся за пальто и сказал:

– Мне не стоит больше приходить, не так ли?

Это был вопрос. Вопрос, а не утверждение.

– Конечно, стоит.

Он ничего не сказал. Застегнул ремень, натянул куртку и пошел прочь от меня. Я добавил:

– Если хочешь.

Он остановился в дверях.

– Все не так просто, правда?

Как и Майкл, каждую среду вечером. Уходит. Хлопнет дверью, и все. «Давай не будем сейчас говорить об этом», – подумал я. Просто останься еще немного.

Я не мог пошевелиться. Я сидел и вслушивался в его шаги, и единственное, что мне удалось сказать, было:

– В это же время на следующей неделе?

Но он уже хлопнул входной дверью.

19 октября 1957 года

Всю неделю мои сны были полны его стонов, когда я целовал его. Пульсации его члена под моей напряженной рукой. И звук хлопка входной двери.

Он должен быть напуган. Он молод. Неопытен. Хотя я знаю, что многие мальчики из его класса гораздо опытнее меня. Парень, которого я однажды встретил в «Грейхаунде», клялся, что друг отца взял его, когда ему едва исполнилось пятнадцать. И что ему это понравилось. Но я не думаю, что с моим полицейским происходило что-то подобное. Думаю, возможно, довольно романтично, что он такой же, каким был я: он провел много лет, с тех пор как был совсем маленьким мальчиком, глядя на мужчин и желая, чтобы они прикасались к нему. Возможно, он уже начал убеждать себя, что принадлежит к меньшинству. Он может даже знать, что ни одна женщина не предложит ему «лекарство». Надеюсь, он это знает, хотя для меня это было совершенно неочевидно, пока мне не исполнилось почти тридцать. Даже когда я был с Майклом, какая-то маленькая часть меня задавалась вопросом, не сможет ли какая-нибудь женщина вытащить меня из этого. Но, когда он умер, я понял, что это полная чушь, потому что не было другого слова для того, что я потерял, кроме «любовь». Там. Я записал это.

Но я сомневаюсь, что другой мужчина когда-либо дотрагивался до моего полицейского до меня. Сомневаюсь, что он баюкал голову другого человека в своей руке. Его действия были смелыми – он удивил и обрадовал меня этим. Но чувствует ли он себя так же уверенно, как действует? Насколько он на самом деле напуган, я не мог знать. Этот смех, эти сверкающие глаза – хорошая защита от мира и от самого себя.

25 октября 1957 года

В газетах разворачивался громкий скандал по поводу брайтонского уголовного розыска. Думаю, что это было даже в «Таймс». Главный констебль и детектив-инспектор находятся на скамье подсудимых по обвинению в заговоре. Детали на данный момент неясны, но, без сомнения, связаны с тем, что эти люди заключают взаимовыгодные сделки с различными подонками, подобными тем, что были найдены в «Ведре с кровью»[44]. Должен сказать, мое сердце воспрянуло, когда я увидел заголовок в «Аргусе»: «ГЛАВНЫЙ КОНСТЕБЛЬ И ЕЩЕ ДВОЕ ОБВИНЯЕМЫХ». Наконец-то нашим мальчикам в синем грозит социальный позор и, возможно, тюремное заключение! Но оно тут же упало, когда я понял, что это может означать для моего полицейского. Я уверен, что обычным, честным сотрудникам полиции придется расплачиваться за проступки своих боссов. Одному богу известно, под каким давлением они теперь окажутся.

Но я ничего не могу с этим поделать. Мне просто нужно дождаться его возвращения. Это все, что мне нужно сделать.

4 ноября 1957 года

Сегодня утром на асфальте поблескивает иней. Нас ждет холодная зима.

Он отсутствовал почти три недели. И каждый день крупицы воспоминаний о нашем совместном вечере превращаются в нечто ускользающее. Я все еще чувствую его губы, но не могу вспомнить точную форму этого выступа на переносице.

В музее Джеки наблюдала за мной из-под своих очков, а Хоутон бубнил о необходимости радовать директора, попечителей и совет, не делая ничего слишком диковинного. Больше ничего не говорилось о портретном проекте. Но, возможно, вдохновленный ощущением того, что я могу соблазнить парня лет двадцати с небольшим, я все же настаивал на своих реформах. Все, что мне сейчас нужно сделать, – это найти школу, которая готова отправить своих юных подопечных в наш музей и оставить их под моим сомнительным влиянием.

Я чувствовал, что должен сегодня вечером поехать в Лондон, чтобы повидаться с Чарли. Было уже довольно поздно, но я проведу с ним пару часов до последнего обратного поезда. Очень сильно хотел рассказать ему о моем полицейском. Поговорить. Выкрикнуть его имя. В его отсутствие лучшим решением было бы оживить его, описав для Чарли. Кроме того, должен признаться, хотелось немного похвастаться. Еще со школы Чарли всегда рассказывал мне о волнующей линии плеч какого-нибудь мальчика, о том, как мило Боб, Джордж или Гарри смотрят на него снизу вверх и восхищаются его речью, а также абсолютно удовлетворяют его в постели. Теперь мне предстояло рассказать свою собственную историю.

Чарли не удивился моему визиту – я никогда не предупреждал, что собираюсь приехать, – но заставил меня болтаться на крыльце в течение минуты.

– Слушай, – сказал он, – со мной сейчас кое-кто. Может, вернешься завтра?

Значит, он не изменился. Я сказал ему, что, в отличие от него, должен работать завтра, так что сейчас или никогда. Он открыл дверь, сказав:

– Тогда тебе лучше зайти и познакомиться с Джимом.

Чарли недавно отремонтировал свой особняк в Пимлико[45]. В нем множество зеркал и стальных светильников, тонкая мебель и современные гобелены. Он чистый, яркий и очень приятен для глаз. Фактически идеальная обстановка для Джима, который сидел на новом диване Чарли и курил «Вудбайн»[46]. Босиком. И выглядел абсолютно непринужденно.

– Рад познакомиться, – сказал он, не вставая, и протянул гладкую белую руку.

Мы обменялись рукопожатиями, он пристально смотрел на меня глазами цвета ржавчины.

– Джим работает на меня, – объявил Чарли.

– О? Чем занимается?

Они обменялись ухмылками.

– Небольшой работенкой, – сказал Чарли. – Полезно иметь кого-нибудь под рукой. Выпьешь?

Я попросил джин с тоником, и, к моему удивлению, Джим вскочил.

– Я буду как обычно, дорогой, – проинструктировал Чарли, наблюдая за выходящим мальчиком. Джим был невысокого роста, но хорошо сложен: длинные ноги и маленькая коренастая задница.

Я посмотрел на Чарли, который рассмеялся.

– Твое лицо, – хмыкнул он.

– Он твой… камердинер?

– Он тот, кем я хочу его видеть.

– Он это понимает?

– Конечно.

Чарли сел в кресло у камина и провел руками по своим черным волосам. Я заметил, что