– Пять мало, – буркнул недовольно Петрович.

– Лагом, – отреагировал Валентин Сергеевич.

– Чего?

– Это со шведского: не очень много, не очень мало, ровно столько, сколько надо.

– Ты говоришь по-шведски?

– Думаю по-шведски, – рассмеялся доктор наук, и в самом деле владевший десятью европейскими языками.

Тамара, поглядывающая на Тимофея, принесла кофе, поставила стаканчик ему на стол и упорхнула к себе.

Петрович, возившийся со шлемом, подмигнул физику, но Тимофей не отреагировал, занятый своими мыслями.

Руна появилась в бункере за две минуты до пуска «мерина». Поздоровалась с женщинами, прошла на своё место, не заходя к Феофанову, и натянула на голову защитный шлем.

Тимофей дождался, когда она повернётся к нему.

– Всё в порядке?

– Меня проводили, – шепнула она ему заговорщически.

Он кивнул, зная, что друзья Валеры сопровождают их обоих на работу и с работы. Полковник Житомирский пока не проявлял инициативы, но это не расслабляло, а, наоборот, нервировало.

– Запускаю! – донёсся голос Феофанова.

В камере вспыхнул сиреневый огонь, сменился на жёлтый и синий. Образовавшийся знакомый «мыльный пузырь» взорвался, и хотя его осколки задержала броня камеры, изломы призрачного света проникли сквозь тюбинги защитных экранов и пронзили лабораторию, ломая её интерьер такими же пенно-зеркальными ячеями.

Тимофей напрягся, удерживая сознание как рванувшегося из рук кролика.

Ощущения уже стали привычными, при изменении метрики пространства мозг человека реагировал на появление новых связей как на удар по голове, и в первые мгновения процесса развёртки измерений надо было контролировать себя, чтобы не превратиться в диковинного виртуального осьминога.

На операционном экране перед физиком развернулась схема эксперимента: четвёрку и пятёрку как стадии развёртки «мерин» проскочил за доли секунды и вонзил лазерный «скальпель» в невидимую человеческим зрением частотную скорлупу шестёрки – структуру Калаби-Яу.

И начались настоящие чудеса!

Защита камеры и на этот раз не выдержала появления нового поля, не имевшего в человеческом языке ни названия, ни описания. Это «шестёрочное» поле пронзило бункер, уходя ослабевающей волной за пределы здания, оставило след в датчиках и приборах, и ударило по нервам экспериментаторов не слабее электрического разряда.

Кто-то вскрикнул. Тимофею показалось, что это был Валентин Сергеевич.

Что-то быстро проговорил Петрович, на которого из-за комплекции «ветер» развёртки действовал сильнее, чем на коллег.

Тимофей и сам довольно прилично ощущал шатание органов и мышц тела, но терпел, понимая, что другим не легче.

Сначала пришло чувство прокатившейся по телу от макушки до пят волны изменения температуры: голову охватил жар, к пяткам докатился обруч холода.

Потом тело начало распухать, заполняя собой всё помещение массой вырастающих дополнительно рук, ног и голов. Процесс не остановился, даже когда голов стало не меньше десятка, а рук-щупалец больше сотни.

Начали путаться мысли, отражая состояние каждой головы как отдельного организма.

Усилием воли Тимофей попытался выдернуть «главную голову» из болота размножившихся органов, и это ему удалось. Но вместо ощущения множественности голов пришло другое: он стал чувствовать себя в разных местах одновременно! Если при развёртке четвёртого измерения человек мог видеть объекты как извне, так и изнутри, как бы вселяясь в них, то в настоящий момент физик раздвоился, вернее, размножился и оказался по меньшей мере в десятке разных пространств.

Первым таким пространством был кратер вулкана, на гребне которого осознал себя путешественник. Вулкан, к счастью, оказался недействующим, испуская струйку дыма, а по окружению водными просторами можно было отнести его к одному из вулканов Камчатки.

Кроме того, «второе я» Тимофея вынырнуло на вершине холма, поднимавшегося над жёлто-оранжевой каменистой пустыней, и это, наверно, был уже Марс. Тела своего Тимофей не чувствовал, подспудно ощущая, что сидит в кресле в лаборатории, как не чувствовал и смены силы тяжести, поэтому не мог оценить гравитацию планеты, однако не раз видел снимки Марса в Интернете и был уверен, что не ошибся.

Следующим районом пребывания путешественника в иной реальности, по первому впечатлению, был горный ландшафт, окружающий долину, заросшую лесом хвощей. В центре долины высился красивый готический замок с дюжиной башен, а наблюдал Тимофей за ним с вершины другой башни, принадлежавшей соседнему замку. Всего же таких сооружений в долине выросло около полусотни, образуя своеобразный город. Необычность же его крылась в том, что каждый замок и в самом деле представлял собой крепость, окружённую толстыми зубчатыми стенами, а вместо улиц соединяли замки-крепости каналы, по которым скользили необычной формы суда.

И ещё несколько пейзажей запомнились «путешественнику по измерениям», которые он оценил много позже, не успевая следить за сменой ощущений.

Космос. Безбрежный простор, украшенный бисером близких и далёких светил. Одно из них кажется неярким красным воздушным шариком, окружённым самым настоящим ажурным обручем. Мало того, Тимофей смотрел на этот обруч – явно искусственного происхождения – из кабины космического корабля, пролетавшего мимо.

Ещё один ландшафт, но не земной: мрачное море густо-багрового цвета, по которому ветер гнал красные барашки волн, мрачное коричнево-фиолетовое небо, пронизываемое ветвистыми росчерками молний, и квадратная платформа на сваях, из которой торчит массивный клык не то маяка, не то ракетной установки.

Каменистая равнина, исполосованная трещинами и кратерами, висящий над ним шар звезды с протуберанцами, и труба, вырастающая из кратера и уходящая в небо, к звезде, своеобразной шахтой лифта. Это мог быть и Меркурий, ближайшая к Солнцу планета Солнечной системы, но для наблюдателя данное соображение не имело значения, потому что главной достопримечательностью пейзажа была именно труба, проявлявшаяся во всех выходах землян за пределы Земли как свидетельство существования потока времени.

Тимофей сосредоточил взгляд на трубе и в следующее мгновение оказался внутри неё, не успев удивиться метаморфозе. Впрочем, он не особенно-то и удивлялся всем пертурбациям пространства после запуска «мерина». Развёртка шестёрки лишь добавила количество ощущений и мест, куда мог попасть наблюдатель, обладающий хорошим воображением, да увеличивала эффекты воздействия на природу, тонкие, практически не замечаемые ранее чувствительной сферой человека по причине их малости. При анализе ситуации после эксперимента Тимофей нашёл таких тонкостей немало, сейчас же лишь отметил, что «растянутая шестёрка», или иначе – развернувшееся шестое измерение позволило ему «объять необъятное» вопреки сентенции Козьмы Пруткова, то есть находиться сразу во множестве удалённых друг от друга районов космоса.